Про Клаву Иванову

Чивилихин Владимир Алексеевич

– А где этот солдат-то?

– Да вон он.

Глухарь увидел, что солдат бродит на задворках депо, разглядывает небо и железный хлам.

– Да поговорить можно, только вот как тут Петька Жигалин? Ты же его знаешь...

– Кто у нас Жигалина не знает?

– Ладно, - согласился Глухарь.
– Идем потолкуем.

Они обогнули угол депо, будто случайно встретили солдата и пригласили пройти с ними на кладбище паровозов. Там зарастают бурьяном, ждут переплавки "овечки", "щуки" и даже одна "фита" - букву эту уже никто не помнит, а паровозы с таким обозначением еще есть.

Присели

в закутке на ржавую ось колесной пары, и Глухарь сказал:

– Садись. Кури.

– Спасибо, - отозвался тот.
– Не хочется.

– Говорят, стройбат ваш перебрасывают?
– спросил Захар для начала разговора.

– Да, - ответил солдат.
– Но у меня уже срок службы кончается.

– Вот об этом и речь!
– сверкнул на него глазами Захар.

– Погоди ты!
– тронул его рукой Глухарь, однако сам все никак не мог приступить к делу.
– Ты, служба, нас не бойся. Мы ничего.

– А я не боюсь.

– Только уж ты решай: или так, или так!
– Глухарь сурово посмотрел на него.
– А этого мы не позволим. Понял?

– Не совсем, - сказал солдат.

Тут Захар не выдержал; он горячий такой парень. Схватил солдата за грудки и притиснул затылком к бандажу колеса, чтобы тот понял. Солдат взял его руки, развел их, поднялся.

– Хорошо.
– Он пошел прочь, потом оглянулся: - Я подумаю.

– Что он сказал?
– спросил Глухарь.

А в цехе что-то назревало. Как всюду, люди у нас разные, но я кой-кого просто не узнавал, потому что прорвалась у них наружу какая-то темная злоба.

– Еще одного недоноска нам теперь нагуляет!

– В ресторане пьянствовала с солдатами, все видали.

– Да гнать надо из депо эту гулену! А ее еще на новый станок поставили...

Я возражал, злился, стыдил, люди притихли, но видно было, что остаются они при своем. Не знаю, передавала ли Тамарка эти разговоры подруге, но все заметили - Клава Иванова чужая стала нам, совсем чужая. Не отвечала, когда с ней заговаривали, а иногда грубила даже. Помню, теми днями явилась она в цех со свежей ссадиной на щеке и распухшей бровью. Прошел слух, что вчера, уже в темноте, кто-то видел ее с солдатом недалеко от комсоставского общежития и они будто бы ссорились. Подослали к ней Парашу Ластушкину - сердечную, справедливую женщину, совесть нашего цеха; у меня-то к Ластушкиным особое уважение, это они мою мать и нас с сестренкой приняли в войну и поддерживали, пока мы не определились своим хозяйством.

Прасковья Тихоновна подошла к станку Клавы и, по-матерински обняв ее, что-то ласково спросила. Клава последние дни была печальна, неулыбчива, а в то утро особенно. Я не слышал, что уж такое она ответила Тихоновне, да только отошла наша Параша от нее с выраженьем недоумения и боли на морщинистом добром лице. К обеду уже и Глухарю стало известно, что будто бы Клаву Иванову вчера вечером поколотил ее солдат и она сегодня вся в синяках. Видите, до чего дошло? А когда я у Тихоновны спросил, она сказала, что утрешний разговор с Клавой был короток - на шутливый вопрос, не провалилась ли под ее ногой тротуарная доска, Клава резанула, что, мол, ее, Прасковью, это не касается.

А после обеда понеслось. Никто уже ничего не понимал. Где сплетня? Где правда? В чем чья вина? Слухи перенеслись и в другие цехи. У нас же не столовка, а парламент, деповские девчонки там - жу-жу-жу! Может, кто и завидовал Клаве, что она краше

их? Но некоторые из парней тоже подключились. Мне стало тошно от всего этого, и непонятно было, откуда поднялось в людях такое и как все закончится. И что делать? Может, погодить, оставить все как есть и пусть оно идет само собой? Нет! Да неужто мы такие, что не сможем ничего? Но кому и как подойти к ней? Крепко я понял в те дни - кроме всего-всего остального, у каждого должен быть человек-друг, с которым можно говорить обо всем на свете. А еще лучше, если не один.

И только ли Клавы теперь касалось все это? Не мелки ли мы, если каждый сам по себе? И еще вопрос - мы оттолкнули Клаву или она нас? Мне это было неясно. Скажите, а вам всегда и все ясно? В тех людях, с которыми вы рядом работаете, в семьях ваших, в вас самих? Может быть, вы даже каждую ночь видите благополучные сны? Тогда я завидую вам, хоть и не верю.

Что же все-таки произошло с нами? Понятное дело, для себя-то я оправдания находил - мы все это умеем делать. Опять же, если брать нас, как говорится, в общем и целом, мы ничего. Устоялись, сгладились, и на нас можно было вроде надеяться. Но последний случай, с Клавой-то, показал, что и нам надо меняться! Каждому. И помогать друг другу в этом. Все время думая в те дни о нас и Клаве Ивановой, я понял еще одно, очень важное: мало желать человеку добра, надо уметь делать добро и учиться этому уменью.

И ночью я переживал, хотя обычно сплю хорошо. А утром заметил, что Глухарь, даже не заглянув в свою комнатенку, зашел к Жердею. Передавали, что старик что-то доказывает и просит, а главный инженер, исписав ему полблокнота, не соглашается ни в какую. Когда толпившиеся перед дверью заглядывали к ним, инженер махал рукой, чтоб не мешали. Даже планерку начальников ремонтных цехов пришлось переносить, а это у нас случай редкий.

Днем Глухарь бродил по нашему цеху, гудел что-то на уши станочникам, совал им блокнот. Ко мне-то он прежде других обратился, но я сразу даже как-то не понял - меня встревожили глаза старика. Они были очень усталыми, мутными, в желтых кругах. А вечером, когда притихло депо, он снова подступил к инженеру. Я стоял в темном коридоре, за дверью, курил под запал, все слышал и даже кой-чего видел в светлую щель. Правда, весь этот разговор я понял позже, когда мне в руки попал очередной блокнот Глухаря.

– Какие у тебя еще доводы против?
– спросил старик.

"Все депо знает - если я сказал "нет", значит, тому не бывать", написал инженер и засмеялся, показывая этим, что шутит.

– Ишь каков!
– Глухарь не принял шутки.
– Но ведь никто не знает, что ты сказал "нет".

Инженер вздохнул.

"Осада?
– написал он.
– Зачем вам это?"

– Мне - незачем, понятно дело.
– Глухарь тяжело поднялся с кресла, он не хотел сидеть ниже Жердея.
– Девку спасать надо.

"Она же никого не слушает! И почему такой эксперимент нельзя проделать после смены?"

– Это совсем не то!

"Жалко, все будет впустую. А работы уйма".

– Для человека ничего не жалко. И рабочие говорят, что не подведут. Ты не веришь им?

"Рабочим я верю, но категорически против вашей затеи".

– А мы - за.

"Кто?"

– Все. И старики тоже.

"Старики теперь за меня", - написал Жердей и засмеялся.