Про себя и для себя. Дневники.

Шпаликов Геннадий Федорович

И мальчишка сел, и дышал он легко — молодой еще, а лицо — голодное, глаза голодные блестят.

— Клава, — позвал Виктор. — Слышь, Клава...

Вам чего? — спросила Клава. —Повторить?

У тебя пожрать есть что-нибудь? — спросил Вик­тор. — Ну, сама знаешь...

Мальчишка ел неспешно, нежадно. Виктор на него смотрел.

Ты где живешь? — спросил Виктор.

Да здесь я живу, — сказал мальчишка. — Здесь...

Зовут-то тебя как?

Лешей.

Ты... ешь, не разговаривай... Ешь...

Ем я...

Когда они поели,

Виктор позвал Клаву. Клава подошла.

Он у тебя за бочками ночует? — спросил Виктор. — За бочками? И пританцовывает тут?

А куда его девать? — очень просто сказала Кла­ва. — Он тут в тепле и сыт.

Леша внимательно, но сонно уже от еды смотрел и на Клаву, и на Виктора.

Ну, покажи, где ты, Леша, ночуешь, — сказал Виктор. — Покажи.

А пожалуйста! — охотно сказал Леша. — А ради бога!

Ну покажи, где живешь, — сказал Виктор. — В гости, что ли, пригласи.

Дядя, не надо...

Бочек стесняешься?..

Нет...

А чего?

Да вы не беспокойтесь... Да вы не огорчайтесь... — мальчишка доел. — И никто не узнает, где могилка моя...

Стоп. — Виктор схватил его за рукав. — Поди.

Бочек во дворе было много. Дело весеннее ,переночевать можно. Клава ушла, они остались двое. Леша и Виктор.

Ты палку какую можешь достать? — спросил Виктор.

А вам зачем?

Ну достань палку. Раз уж ты тут живешь.

Дядя, я палку достану, но мне тут жить.

Тут... — сказал Виктор. — Тут...

Ломать, крушить — легче, чем строить.

Виктор взял лом и начал крушить эти бочки. Леша смеялся, садился на траву, на доски, а Виктор бил бочки ломом, одной рукой, поскольку та была раненая и не ра­ботала.А бочки летели. Обручи на них вздрагивали, лете­ли они.

Он вывел его за руку из пивной. Парень не сопротив­лялся.

У меня будешь жить, — сказал Виктор.

Это если я захочу...

А я тебя и спрашивать не буду.

Он его и не спрашивал. Они поднялись вместе на гору, к госпиталю. Там была дырка в заборе. Виктор его подтолкнул к дырке этой.

Палата была пуста, уже вечерело. Койки были сво­бодны. Один, переломанный, на вытяжении лежал. Остальные смылись, потому что в коридоре показывали кино.

Туда всех раненых, неходячих, на тележках свозили.

Показывали «Два бойца».

...Дети войны.

Она, война эта, останется и пребудет до конца дней, и дети ваши, не видевшие ничего, все равно вашими гла­зами будут смотреть на мир этот, мир — праздничный, зеленый, глазами остриженного наголо подростка около разрытой общей могилы, куда опустили маму его, брать­ев его, одногодков его...

ПАТРУЛЬ 31 ДЕКАБРЯ

Рассказ

Новый год, Новый год, мандарины на лотках, снег падает на них.

Новый год скоро.

Вот и елки повезли, понесли на плечах, перевязан­ные шпагатом, купленные по государственной или спеку­лятивной цене вблизи дачных платформ

и в глухих дво­рах вместе с белыми, только что обструганными креста­ми.Покупайте вечнозеленые (можно мыть губкой), пу­шистые нейлоновые елки, обрызганные для запаха хвой­ной жидкостью, вдетые в металлические раздвижные ук­репления.

Одна елка на всю жизнь.

И под такими елками, и не под такими стоят все те же краснощекие, ватные, в крупных блестках Деды Мо­розы с мешками за плечами.

Что-то там, в этих мешках?

А дома уже выдвигают ящики и коробки с прошло­годними, позапрошлогодними и неизвестно какого (мо­жет быть, 1899?) года игрушками, а они все равно как новые, каждый год как новые, и чем старее, тем лучше.

Подарите мне ту самую рыбу, вырезанную моей млад­шей сестрой из картона в 1943 году.

А где-то уже волокут по широким парадным лестни­цам зеленые деревья, срубленные по специальным про­пускам для общественных елок, и, чтобы их украсить, нужны почти пожарные лестницы, но такие имеются. Есть и храбрые люди, которые полезут но ним, сжимая в зубах и в одной руке по большому шару: не разбить бы, не хрустнуть тонким стеклом!

Шары, хлопушки, шутихи, бенгальские огни, бенгальские тигры (в каждой шкуре — два артиста).

Прыг-прыг, детки. Шире круг, здравствуй, наш ве­селый друг; свежая, морозная, елочка, здравствуй!

Повторим, дети, хором.

Во Владивостоке уже гуляют, а на Командорских ос­тровах уже гуляют вовсю.

Пять минут, пять минут. Бой часов раздастся вскоре. Пять минут, пять минут. Помиритесь все, кто в ссоре.

Будем всегда благодарны Л.М. Гурченко.

И вскоре после этого все улицы в городе пустые, ти­хие, снежные или, если нет снега, мокрые; и вдруг ста­новится жалко всех, кто сейчас почему-либо бродит по улицам, и ты думаешь, что хорошо бы сделать всех счаст­ливыми, чтобы никто не болел, не умирал, не тосковал, покинутый, не шатался но улицам, не звонил по разным телефонам, что Ч. Диккенс не такой уж сентиментальный писатель, как это принято считать и в чем совершенно убеждены те, кто его и не раскрывал.

Сейчас я вспоминаю все те Новые годы, которые я встречал, из тех, что еще не забылись, потому что боль­шинство из этих ночей не помнишь совсем. Я хочу вспом­нить ночь 53—54 года, когда меня и еще двух моих бли­жайших друзей назначили патрулировать вокруг казарм и на всей территории пехотного училища, включая учеб­ное ноле, спортивный городок, засыпанный снегом, а так­же огромный плац, весь белый и с трех сторон освещен­ный прожекторами. Наша задача была предельно проста и понятна: если кому вздумается взорвать одну из казарм или же поджечь клуб или сделать что-либо похожее с баней, то мы должны были помешать этому, вплоть до применения оружия. Но мне было так противно ходить вооруженным в эту ночь, что я не стал заряжать кара­бин. Это в карауле проверяют, где у тебя патроны — в кармане или в карабине, а мы тут сами но себе, мы на постах не стоим и знамя не оберегаем. Мы знали, для чего нам ходить всю ночь. Никакого оружия тут не по­требуется.