Про тебя
Шрифт:
Оказывается, избавиться от оружия труднее, чем его получить. Скоро, через несколько часов, мы приедем во всемирный религиозный центр, можно сказать, в святое место.
В зыбком звёздном свете навстречу движутся две фигуры. Это отец Василий и Ольга.
— Вернемся в Москву, — говорит священник, — дам почитать «Невидимую брань». Там подробно рассказано, как бесы завладевают душами… А вот и мой благодетель. Не угостите раба Божьего сигареткой?
Достаю сигареты. Даю прикурить. Ольга тотчас срывается с места,
— Спаси её, Господи! — Отец Василий осеняет себя крестным знамением. — Георгий заставил её сделать аборт. Грех великий. А психиатры выписывают таблетки, ничем помочь не могут…
Он идёт рядом, благодушно рассуждает. А из автобуса уже сигналят, зовут. Операция по раздеванию «Ситроена» закончилась.
Я поднимаюсь за ним по ступенькам. Мимоходом спрашиваю:
— Наденька, когда доедем до места?
— Не знаю. Уже надоели своими вопросами. Часа через три.
Пробираюсь к своему креслу, достаю из-под сиденья сумку. Быстро
сую в неё пистолет. Заодно, чтоб избавиться от пакета, перекладываю туда же блок «Мальборо».
…В салоне темно. Все вокруг спят. Задергиваю короткую шторку на окне. Но и сквозь неё проходят пульсирующие вспышки. Пять минут двенадцатого.
Хоровод людей, мелькая, обступает меня, кружит в закрытых глазах. Катя, Тонечка, отец Василий, Ольга, Игорь, Акын О'кеич, пани Ева, Фриц…
Несмотря на подложенную под голову куртку, спать неудобно. Болит шея. И все-таки дремота наплывает, наваливается.
То ли во сне, то ли наяву в полутьме спящего автобуса улавливаю движение. Это Ольга. Стоит, неловко изогнувшись — что-то привязывает к верхнему крючку над окном, затем просовывает голову сквозь какую-то петлю. Георгий спокойно сидит рядом. Видимо, спит.
Вскакиваю. Перегибаюсь вперёд, пытаюсь сорвать эту петлю из тонкого кожаного ремешка. Оля молча борется со мной, яростно отталкивает. Тогда я изо всех сил дёргаю за ремень. Он лопается, отскакивает от крюка. Как щенка на поводке протаскиваю Олю мимо Георгия, который продолжает спать. Или притворяется.
И вот она безвольно валится на свободное кресло рядом со мной, уже не противится, когда я снимаю петлю с её шеи.
Оглядываюсь. Зинаида Николаевна немигающе смотрит в упор.
— Они сказали — я проклята Богом, наказана… — Оля подгибает ноги под себя, кладёт голову мне на колени.
Глажу её по волосам, по мокрой от слез щеке. Шепчу:
— Это не так, девочка. Бог добрый. Бог есть любовь, и ты знаешь об этом, да?
Она уже не слышит. Впала в забытье.
Странно, что Георгий не проснулся. Невероятно. Неужели отчаялся и решил — будь что будет?..
Подлокотник между нашими сиденьями давит, и Ольга, не просыпаясь, перебирается ко мне на колени. Держу её в объятиях, как ребёнка.
А теперь скажи мне, почему я стал противен сам себе?
Был у меня друг — мой духовный отец. Его убили. Была жена — упала мёртвой у подъезда нашего дома. Инфаркт.
Кроме тебя, никого не осталось. С тобой разговариваю, о тебе думаю.
Я в отчаянии от того, что творится в мире, от того, что творится со мной. Если бы я мог, подобно Роберту Льюису Стивенсону уехать куда-нибудь на тропический остров, писать под сенью пальм у океана нечто вроде «Острова сокровищ»!
…Сижу дурак дураком с этой несчастной Олей. Сейчас автобус доедет до места. Зажжется свет. И все увидят меня с чужой женой на коленях. У людей ведь принято думать прежде всего что-нибудь плохое, пошлое. Всем не объяснишь. Дурацкая, чаплинская ситуация. Вечно попадаю в такие.
Вот уже замелькали за занавеской редкие огоньки какого-то селения. Автобус замедляет ход.
— Оля, Оленька… Кажется, мы приехали.
Она ещё тесней прижимается ко мне.
— Господа! — Хрипло возглашает Надя, и в автобусе загорается свет. — С приездом! Нас встречают. Просьба в салоне ничего не оставлять!
Георгий резко оборачивается. Секунду смотрит на нас с Олей. Потом вскакивает и на глазах у всех забирает от меня свою жену.
Автобус останавливается. Скажи, отчего я сижу как оплёванный? Разве я сделал что-нибудь плохое?
Заставляю себя встать. Перекидываю через плечо ремень сумки. Выхожу последним.
Южная ночь. Стрекочут цикады. Неужели это я стою здесь, во Франции поодаль от наших, толпящихся под фонарём вокруг человека в монашеском одеянии со списком в руке? Даже тут один среди всех. Всю жизнь тянет к людям, в теплоту их муравейника. И всю жизнь отбрасывает.
Идет распределение — кто и где будет ночевать. Большую часть — всех молодых, в том числе и Олю с Георгием — уводят в темноту, в коттеджи. Остальным предлагают пройти в гостиницу.
Шагаю за всеми к белеющему сквозь ветки кустов и деревьев домику. Выясняется, меня поселили в одной комнате с Игорем.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Справа на сцене трепещут сотни свечей, а здесь, в полутьме длинного зала, похожего на громадный стадион, сидят тысячи людей со всего мира.
Череда монахов в длинных белых одеяниях торжественно движется по центральному проходу, рассаживается в высокие кресла.
Усиленные динамиками, раздаются молитвенные песнопения. Дивная музыка. Хрустальный детский голосок время от времени выводит — «Господи, помилуй…»