Проба на излом
Шрифт:
Электричество. Электричество текло по ним. По всем, кто строит Братскую ГЭС. Они – провода, проводки, лампочки, переключатели, нагрузки. Постоянно под напряжением. Постоянно в силе. В электрической силе. Насе порой казалось, что умеет включать свет, не прикасаясь к переключателю. Надо поднапрячься, собрать электрическую силу, что дает Братская ГЭС, и ей,
И еще она чувствовала: электричества в них не поровну. Братская ГЭС делила его не по-братски, а по тому, сколько мог принять каждый этой искрящей силы. Крохотная Нася – немного, чуть-чуть. Не умещалось в ее тельце больше. Но были среди знакомых девчонок, вполне себе дородных и спелых, в ком этой силы запасалось и того меньше. Не в размерах дело, ох, не в размерах.
История Наси (продолжение)
Особенно остро она это поняла, когда вновь столкнулась с Гидромедведем.
– Кем-кем? – Аж сердце заколотилось. Черт знает что в голову пришло: когда? Откуда? Неужели?!
– Директором, – сказала Нася. – Иваном Ивановичем Наймухиным. Его все так называют. За глаза, конечно. Очень похож на медведя. Будто мишка, хозяин тайги, вышел из леса, встал на задние лапы…
И тут вспоминаю. Первый и последний спектакль. «Обыкновенное чудо». Вот действительно – чудо. Вполне обыкновенное.
– Он любит все, что с медведями связано. У него, говорят, в кабинете настоящая картина висит… ну, та, с медведями… Шишкина!
– Утро в сосновом лесу?
– Ага. И еще он запретил в тайге на медведей охотиться, представляешь? И все охотники, лесники его послушались. Даже браконьеры. А если кто-то запрет нарушает, то очень об этом жалеет, – Нася передернула плечиками. Жалость к самому себе – для нее самое страшное наказание.
Усмехаюсь. Почти как Дятлов.
– А про спектакль… – Нася наклонила голову, зыркнула. – Меня помнишь? Я цветы принесла… от Ивана Ивановича… и автограф просила… у меня никогда не было автографов настоящих артистов. Вот у девчонок
– Понятно. – Хотя ничего не понятно. Букет от самого Наймухина. От Гидромедведя. Принцу-медведю. А еще там имелся конвертик. В конвертике – записка. Которую Дятлов внимательно прочитал, но не отдал. – Как же ты в Спецкомитет попала?
– По вербовке, – пожала плечиками Нася. – Объявили, что требуются вольнонаемные, можно без квалификации, вот и завербовали. У вас и паек гуще, и зарплата выше… и общежитие хорошее… – она грызла ногти, не смотрела.
Пришлось взять за острый подбородок, вздернуть, посмотреть в глаза. Изобразить товарища майора Дятлова. Прищуриться:
– Недоговариваешь, Нася.
– Из-за тебя… – прошептала еле слышно. – Ведь тогда… на спектакле… в принца… не знала, что… думала – парень, артист… может, из Москвы… вот и решила наняться, разузнать… а ты… ты – это ты…
– Не парень, – завершаю ее мямленье.
– Угу.
На поцелуй отвечает робко. Но вот девицей не была.
У Наси ребенок.
Мишка. Михась. Мишутка.
Странно слушать, когда она о нем говорит. Невообразимое сюсюканье. Кажется, это называется материнским инстинктом. Мать обязана воображать, будто ее дитя – лучшее.
Кто посодействовал?
Заезжий москвич. Фамилии история не сохранила, только имя – Иван. Корреспондент профсоюзной газетки работников то ли водного транспорта, то ли железнодорожного. Москвич, одним словом. Приехал словно из другой жизни, и Нася сразу положила на него глаз, хотя понимала – шансов у невзрачной пигалицы никаких. У него в светлом московском кабинете наверняка висит портрет самой Брижит Бардо. А кто она – Нася из деревни Великая Грязь? Москвич не пил, не курил, не ругался, носил галстук и шляпу, широко улыбался, чиркал в блокнотик и снимал на фотоаппарат.
Конец ознакомительного фрагмента.