Пробирная палата

Паркер К. Дж.

В конце концов все свелось к обычной тяжелой работе и применению на практике известных принципов. Надо отдать должное лошади, у нее хватило любезности дождаться, пока он приблизится. Стало намного легче, по крайней мере было к чему прислониться. Потом он поднял левую ногу до уровня стремени и перевел дыхание. Дальше – самое трудное. Левая рука отказывалась повиноваться, поэтому Силдокай не мог подтянуться. Оставалось только возложить все надежды на левую ногу, которая должна была выпрямиться, и поднять вес всего тела. Ну и, конечно, толчок правой. План удался, но в последний момент лошадь решила перейти на другое место, и Силдокай замер с задранной правой ногой. Ему показалось, что прошло не меньше часа, прежде чем какая-то сила

помогла перенести ногу через круп. Выполнив это упражнение, Силдокай обнаружил, что в нем уже ничего не осталось; он приник к шее лошади, уткнулся носом в ее гриву и постарался вдохнуть в последний раз. Лошадь продолжала идти, она шла знакомой дорогой к месту, которое ей запомнилось как дом, и в конце концов достигла реки. Здесь она остановилась, чтобы напиться, а потом еще долго бродила по берегу, лакомясь свежей травкой, пока не наступил рассвет, и кто-то заметил ее и поднял шум.

– Это же Силдокай, – сказал незнакомый голос.

– Он еще жив? – услышал Силдокай. Хороший вопрос, подумал он.

– Похоже, что да. Давай снимем его.

Тогда-то Силдокай и понял, что еще жив, потому что мертвые боли не чувствуют. На какое-то время он ушел от боли, потеряв сознание, а когда очнулся, к нему подошел человек, имя которого было смутно ему знакомо, и сообщил, что рейд прошел успешно. Силдокай хотел спросить, о каком рейде идет речь, но не смог шевельнуть языком. Он снова уснул и проспал несколько часов, пока его не разбудил ужасный грохот. Рейд действительно оказался успешным и врагу понадобилось целых пять часов, чтобы починить требушеты и возобновить обстрел.

Глава 18

– Мы можем заниматься этим до конца жизни, – с горечью заметил инженер, – но пользы не прибавится. Послушайте, давайте прекратим все это и нанесем удар. Иначе мы просто напрасно тратим время.

Шел третий день бомбардировки. Два предыдущих были похожи друг на друга: пока светило солнце, требушеты обстреливали нижний частокол, артиллерийские позиции и дорогу. Когда солнце село, люди Темрая залатали дыры в частоколе, заменили поврежденные части орудий и заполнили мусором выбоины на дороге, а ранним утром, перед рассветом, легкая кавалерия налетела на лагерь и вывела из строя несколько требушетов. На вторую ночь у нападавших сменился командир, и они встретили более упорное сопротивление; но кочевники кое-чему научились, а потому результат вышел примерно тот же. Перед наступлением третьей ночи Бардас приказал двум ротам алебардщиков охранять требушеты. Второй его приказ – поставить собственный частокол – оказался невыполненным из-за отсутствия поблизости какого-либо леса, который, судя по всему, ушел на постройку крепости.

Частокол можно было бы заменить рвом и земляным валом, | но это потребовало бы времени.

– Нет, – сказал он. – Будем продолжать. Рано или поздно повреждений окажется столько, что они не справятся с ними. Поверьте мне, невозможно латать заплаты; я и сам пытался это делать. Мы легко можем проиграть войну, если допустим хоть одну ошибку и примем неверное решение. Лучше терять время, чем жизни. Надеюсь, вы не против. Инженер пожал плечами:

– Вы здесь командуете. А я скажу так: ни за что бы не взялся за вашу работу.

В ту ночь конница не появилась, и алебардщики, отстоявшие в охранении девять часов, покинули посты с сознанием одержанной моральной победы и передали вахту артиллеристам. Именно во время смены, примерно через полчаса после восхода солнца, Темрай выслал вперед конных лучников, считавшихся лучшей, наиболее эффективной частью его армии. Прежде чем часовые Бардаса успели заметить их и подать сигнал, они были расстреляны; а затем три отряда выстроились в шеренгу и начали обстрел, ведя огонь с расстояния в 200 ярдов. Лучники Бардаса не могли достать противника на такой дистанции; арбалетчикам требовалось около трех минут на один выстрел. Кроме того,

они и сами попали под обстрел. Бардас приказал установить большие щиты, обтянутые бычьими шкурами, но начальник обоза сложил их все в одну повозку, оказавшуюся зажатой между соседними. Суета продолжалась не менее получаса, повозки перетаскивали с места на место, и все это время вражеские лучники не давали артиллеристам приблизиться к орудиям. В конце концов противник отошел.

– Нет, – продолжал говорить Бардас, когда его призывали перейти к более активным действиям. – Главное правило: не атаковать конных лучников тяжелой пехотой. Я выучил этот урок на собственной шкуре. И если вы думаете, что я отправлю пехоту в «это» (что такое «это», всем было понятно без объяснений – стрелы взлетали словно струи кипящей воды из гейзера; от одной мысли попасть под такой дождь у многих пересыхало во рту). Итак, – продолжал он, – мы остаемся на месте. Знаете, сколько стрел у каждого кочевника? Пятьдесят. Половина – за спиной и еще столько же на седле. Они уйдут, когда выпустят все, и тогда мы возобновим свою работу.

Конечно, он был прав. Вскоре лучники отошли, оставив на поле боя почти сто тысяч стрел, запас которых вовсе не был неиссякаем. Стрелы были повсюду: в земле, в деревянных рамках требушетов, в бортах повозок, в тентах палаток; торчали из рук, ног, тел раненых и убитых; они устилали территорию лагеря, подобно ковру внезапно пробившихся цветов; покрывали телеги и орудия, как мох или лишайник; они потрескивали под ногами артиллеристов, вышедших из-за укрытий. Подобно муравьям или комарам, стрелы проникали даже в закрытые помещения; словно пчелы, усыпленные дымом пчеловода, они лежали тут и там.

– Уберите здесь все! – кричал кто-то из офицеров. – И поскорее займитесь орудиями, время уходит. Где главный инженер? Нам понадобится двенадцать новых расчетов для шестой батареи. Список потерь… где эти чертовы списки? Неужели мне самому надо все делать?

Половина артиллеристов была выведена из строя; большинство ранены, но и убитых тоже хватало. Раненые лежали или сидели вокруг повозок, из них торчали стрелы; лекари сбивались с ног, вытаскивая зазубренные наконечники и бросая их тут же на землю. Время от времени кто-то умирал, тихо и спокойно или шумно и нервно, и тогда появлялись люди с тележками и грузили умерших, словно бревна для частокола.

Офицеры пришли к Бардасу и спросили, что делать дальше.

– Продолжаем, – ответил он. – Бейте по дороге и частоколу. Артиллеристов у орудий могут заменить алебардщики; надо лишь, чтобы у каждого орудия был хоть один опытный бомбардир, который говорил бы им, что делать.

Солдаты ходили по лагерю с большими плетеными корзинами, собирая стрелы: неразумно терять качественный материал, который вполне мог еще пригодиться, если не в этой войне, то в следующей. В распоряжении Империи были лучники, а значит, могли понадобиться и стрелы. Заполненные корзины ставили в бочки, а бочки грузили на повозки. Сломанные стрелы сортировались: наконечники шли на лом, древка на растопку или в распоряжение плотников, которые находили им практическое применение. Взвод пикейщиков сидел кружком у костра, срезая перья и бросая их в большие глиняные горшки. Впоследствии этими перьями набивались матрасы.

Бардас объяснял офицерам ситуацию:

– Это был жест, только и всего. А жесты следует игнорировать, как поступали ваши матери, когда вы в детстве отказывались есть кашу.

Говоря это, он думал о втором уровне пробы, испытании стрелами. Сталь доспехов должна выдерживать удар стрелы, выпущенной из девяностапятифунтового лука с тридцати ярдов. Большая часть доспехов не выдержала испытание и была отправлена на лом вместе с использованными наконечниками стрел.

Требушеты привели в порядок, и рычаги поднялись в воздух, словно молоты над наковальнями, швыряя камни на стоявшую на холме крепость.