Проблемы генезиса феодализма в Западной Европе

Гуревич Арон Яковлевич

Средневековье не знает категории «свободы вообще», свободы, не связанной с конкретными индивидами или группой лиц. Libertas — это свобода данного индивида, отличающаяся от свободы другого. Сознание средневековых людей лишено представления о равенстве прав. Здесь действует принцип suum cuique — «каждому свое». На протяжении всего средневековья феодальные юристы постоянно были заняты скрупулезными изысканиями, направленными на установление статуса разных групп свободных и зависимых. Дело в том, что статус людей, принадлежавших к одной социальной категории, изменялся с течением времени и от одной местности к другой. Как не было единого понятия свободы, так отсутствовало и единое понимание несвободы, — его содержание изменялось, было текучим и противоречивым.

Например, французский серваж в IX в. отличался от серважа в X–XII вв., а последний— от серважа более позднего времени, причем всякий раз термином servus (serf) покрывались весьма неоднородные отношения и разные категории крестьян. «Есть много состояний серважа», —

писал в конце XIII в. французский юрист Бомануар. Юридическое положение сервов было столь неоднородным и признаки серважа в такой мере варьировали, что современные специалисты не могут достигнуть единства в определении этого важнейшего средневекового французского института — единых критериев для него невозможно установить. Несмотря на норму права, гласившую, что все приобретенное сервом принадлежит его сеньору (римская традиция, трактовавшая имущество рабов как собственность их господ, здесь несомненна), в действительности сервы вступали во всякого рода имущественные сделки, приобретали и отчуждали не только движимое имущество, но и землю, могли владеть даже аллодами [233] . Термин servus восходит к античности: так называли раба. Однако средневековый серв — отнюдь не раб. Он — юридический субъект; при всей ограниченности своей правоспособности он обладал рядом прав, которыми пользовались свободные люди. Этим он радикально отличался от раба древности или раннего средневековья. В отличие от другой категории французских крестьян — «вилланов», повинности которых лежали на земле держания и которые имели право покинуть своего господина, сервы не пользовались свободой в выборе сеньора, а их повинности имели наследственный характер и лежали на их личности. Кроме того, сервы были формально лишены права наследования имущества и свободы брака и должны были платить соответствующие — пошлины господину. Тем не менее сервы — не крепостные: как уже упоминалось [234] , в XI–XIII вв. ни в одном документе среди признаков серважа не упоминалось прикрепления к земле. Сервы находились в «телесной зависимости» (hommes de corps) от своих господ, т. е. лично были с ними связаны, подчинялись их власти и юрисдикции, но не считались, подобно римским колонам, servi glebae. Находясь в зависимости от сеньора, серв мог приобрести держание на стороне, но степень его зависимости от других землевладельцев была меньшей, и они не могли требовать от него платежей, являвшихся признаком личной подвластности и бросавших на его личность «пятно» несвободы: эти повинности по-прежнему взыскивал с него основной сеньор. Таким образом, будучи противопоставлены свободным (Бомануар говорил о трех состояниях людей: «благородных» — gentillece, «от рождения свободных» — franc naturellement и сервах), сервы в то же время не были ни рабами, ни крепостными. Возникает предположение, нельзя ли назвать сервов «полусвободными»? Симптоматично, однако, что это понятие в средние века не употреблялось. Серваж — особое, специфически средневековое социально-правовое состояние, в котором своеобразно переплетались черты свободы и несвободы. Качественные особенности положения сервов обусловливались в первую очередь, по-видимому, их непосредственной зависимостью, личной подвластностью сеньору [235] .

233

См.: Ch.-E. Perrin. Le servage en France et en Allemagne. «Relazioni del X Congresso Inter.nazionale di Scienze Storiche». Vol. III. Firenze, 1955, p. 213.

234

См. выше, гл. I, § 1.

235

См.: М. Bloch. Melanges historiques. T. I, p. 305, 315, 356, 373.

Изменения в юридическом статусе крестьян отражали их социально-экономическое положение и соотношение классовых сил в обществе, но лишь в конечном счете, а не непосредственно, так как на статус держателей влияли и многие другие обстоятельства, помимо способа и степени их эксплуатации: политическое положение в стране, общая расстановка общественных классов, способность господствующего класса контролировать положение крестьян, наличие или отсутствие свободных земель, плотность населения, правовая традиция, влияние римского права и многое другое.

Юридический статус и фактическое положение держателя сплошь и рядом были различны. В результате одного и того же человека можно было назвать одновременно и несвободным, и свободным. Так, в одном завещании VIII в. упоминались «два раба, один из коих свободен (liber), а другой — раб (servus)». В XI в. Клюнийский монастырь получил в дар земли с рабами и рабынями (cum servis et ancillis), среди которых были свободные (liberi) и рабы (servi) [236] .

236

См.: R. Boutruche. Seigneurie et feodalite. Paris, 1959, p. 128, 307.

В отдельные

периоды в некоторых странах Западной Европы наблюдается тенденция к усилению зависимости крестьян, к их прикреплению, т. е. всякого рода ограничению их юридических возможностей и, в частности, их права покинуть землю и выйти из-под власти господина, — то, что называют «закрепощением». Тем не менее, как уже подчеркивалось выше, комплекс явлений, известных под названием «крепостничества», остался в целом чуждым Западной Европе не только в эпоху становления, но и в последующую эпоху расцвета феодализма; о крепостничестве в собственном смысле можно говорить лишь применительно к Восточной Европе конца средних веков. Эта оговорка очень важна, так как понятия «закрепощение», «крепостничество», «крепостное право» содержат в себе указания на полное бесправие крестьян, на их подчиненность произволу господина. Вспомним слова В. И. Ленина о том, что крепостное право в России почти ничем не отличалось от рабства. Но именно этого и не было в Европе периода раннего средневековья, где в полурабской зависимости находились одни лишь дворовые.

Как правило, проводилось разграничение между личными и имущественными правами крестьянина: они были ограничены в разной мере, — и, следовательно, между правом сеньора на личность и на имущество зависимого крестьянина. Даже если господин обладал широкой властью над крестьянином, эта власть имела определенные правовые рамки и не была произвольной. Английские вилланы в XIII в. были несвободны и бесправны по отношению к своим лордам, но в отношениях с посторонними лицами они обладали значительными правами. Английский юрист Брайтон, писавший в период наивысшего расцвета вилланства в Англии, утверждал, что все приобретенное вилланом принадлежит его господину. Но вместе с тем он признавал: приобретенная вилланом земля считается как бы его собственностью, если лорд не «наложит на нее свою руку», и виллан может ею распоряжаться как своей и вчинять относительно ее судебные иски. Это признание особенно ценно в устах феодального юриста, который, следуя принципам римского права, приравнивал средневекового виллана к античному рабу [237] .

237

Select Passages from Bracton and Azo. Ed. F. W. Maitland. London, 1895, f. 5, 25.

Естественно, сейчас речь идет о праве, о юридическом статусе крестьянина, а не о тех фактических нарушениях и злоупотреблениях сеньоров своей властью, которые обычно происходили в феодальной действительности. Право и жизненная реальность всегда в той или иной степени расходятся, между ними существуют противоречия, но это обстоятельство не превращает права в пустую фикцию. Во всяком случае, в средневековом обществе право играло колоссальную роль в социальной жизни, не только отражая — в идеализированной, нормализованной форме — реальное положение, но и воздействуя на жизнь общества.

Представление о том, что в средние века господствовало «право сильного» или даже «кулачное право», — по меньшей мере односторонне. Господство «права сильного» наступало обычно в моменты нарушения нормального течения жизни: в периоды войн, в обстановке чужеземного господства, при обострении классовой борьбы и в особенности когда феодалы учиняли расправу над побежденными крестьянами; «право сильного» ощущалось на большой дороге, в других мало доступных для правосудия местах. Но «право сильного» было не правом, а прямым насилием, которое современниками так и осознавалось. То было вопиющим нарушением закона, права, нормы и должно было подвергнуться искоренению.

Говоря о средневековом праве, нужно иметь в виду следующие обстоятельства. Во-первых, средневековое общество, консервативное в самой своей основе, базируется на обычае, ориентировано на «старину», и всякое изменение или нарушение традиции воспринимается в нем как нечто неестественное, чуждое его природе; нарушенное равновесие должно быть возможно скорее восстановлено. Во-вторых, средневековое сознание ставит закон выше людей, считает, что право вообще не создается людьми: оно представляет собой естественную часть миропорядка, это божье установление; законодатель, собственно, лишь «отыскивает», восстанавливает право уже существующее, но, возможно, забытое либо искаженное, но не создает нового права. Право обладает такими неотъемлемыми в глазах средневекового человека качествами, как старина и справедливость: право всегда «старое» и «доброе». Первое из этих качеств предполагает второе и наоборот [238] . Записавший «Саксонское зерцало» Эйке фон Репгов прекрасно выразил средневековое отношение к праву: «век господства несправедливого обычая ни на миг не может создать права» [239] . Право рассматривается в этом обществе (во всяком случае, в теории) как воплощенная мораль.

238

См.: F. Kern. Recht und Verfassung im Mittelalter. «Historische Zeitschrift», 120. Bd., 1919.

239

Sachsenspiegel. Landrecht. Hrsg, von К. A. Eckhardt. Berlin — Frankfurt, 1955, S. 228.

Наконец, в отличие от римского права, представлявшего собой законченную, согласованную систему, дававшую предустановленную форму для практического поведения, средневековое право формировалось эмпирическим путем, на основе бесчисленных локальных обычаев, прецедентов и отдельных казусов и не сложилось в единое и непротиворечивое целое. Для него характерны не столько общие нормы, сколько частные привилегии и установления, вызванные к жизни конкретными потребностями момента. Эта особенность средневекового права нередко порождает у современного человека впечатление, что в средние века господствовал произвол. Но такое впечатление односторонне. Общество не может не строиться на праве. Разумеется, в классовом обществе право отражает в первую очередь интересы господствующего класса, но эти интересы всегда оформляются юридически. В конце концов в этом заинтересован и сам господствующий класс.