Проблемы жизни

Кришнамурти Джидду

Повозка, запряженная волами, с зажженным фонарем, поднималась по дороге; каждая частица железного обода медленно соприкасалась с затвердевшей почвой. Возница спал, но волы знали дорогу домой; они прошли мимо, и вскоре их поглотила тьма. Теперь наступила особенно интенсивная тишина. Вечерняя звезда стояла над горой, но вскоре и она скрылась из виду. Где-то вдали кричала сова; вокруг вас кипела неугомонная деятельность: мир ночных насекомых ожил и засуетился; однако все это не нарушало безмолвия. Оно все удерживало в себе: звезды, одинокую сову, мириады насекомых. Если к нему прислушивались, вы его теряли; но если вы сами были этим безмолвием — оно радушно вас принимало. Тот, кто наблюдает, следит, никогда не может быть этим безмолвием: он глядит со стороны, но не находится в нем. Наблюдающий только переживает, он никогда не является переживанием, тем,

что он наблюдает.

Собеседник побывал во всех уголках мира, знал несколько языков, был раньше профессором и дипломатом. В молодости он учился в Оксфорде; пройдя довольно напряженный жизненный путь, он удалился от дел несколько раньше обычного срока. Он был знаком с западной музыкой, но больше всего любил музыку своей родины — Индии. Он изучил многие религиозные системы; особенное впечатление произвел на него буддизм. «Но, в конце концов, — добавил он, — если оставить в стороне их суеверия, догмы и обряды, то все религии, по существу, говорят об одном и том же. Некоторые обряды полны красоты; однако, в большинстве религий стали преобладать деньги и фантастические вымыслы». Сам собеседник не придерживался ни обрядов, ни догм. Он слегка интересовался передачей мысли на расстоянии и гипнотизмом, знал кое-что о ясновидении, но никогда не смотрел на это, как на конечную цель. Можно развить в себе огромные способности наблюдения, значительно большие возможности управления материей и т.д., но все это казалось ему довольно элементарным и тривиальным. Он пробовал принимать наркотики, включая новейшие, которые на некоторое время повышали интенсивность восприятия и переносили человека за пределы поверхностных ощущений. Однако он не придавал большого значения этим опытам, так как они совсем не раскрывали значения того, что лежит, как он чувствовал, вне всего преходящего.

«Я упражнялся в различных формах медитации, — сказал он, — и на целый год отошел от всякой деятельности, чтобы остаться с самим собой и медитировать. В разное время я читал то, что вы говорили о медитации, и оно произвело на меня глубокое впечатление. Начиная с юного возраста само слово «медитация» или его санскритский эквивалент — «дхьяна» — оказывало из меня совершенно необыкновенное воздействие. Я всегда находил поразительную красоту и прелесть в медитации; это одно из немногих событий в жизни, которое доставляет мне истинное наслаждение, если можно употребить это слово по отношению к такому глубокому состоянию, как медитация. Эта радость не ушла от меня; наоборот, с годами она углубилась и расширилась. То, что вы говорили по поводу медитации, открыло мне новые горизонты. Я не хочу спрашивать у вас еще какие-либо подробности, связанные с медитацией, так как прочел почти все, что вы о ней говорили. Но мне хотелось бы поговорить с вами, если это возможно, об одном случае, который произошел совсем недавно».

Он помолчал с минуту, потом продолжал.

«Из того, что я сказал, можно заключить, что я не принадлежу к числу тех, кто создает себе символические образы и поклоняется им. Я тщательно избегал какого-либо отождествления с созданными умом религиозными концепциями или обрядами. Мне приходилось читать или слышать, что некоторые святые — по крайней мере некоторые из тех, кого люди считали святыми, — имели видения Кришны, Христа, богини Кали, Девы Марии и т.п. Я понимаю, как легко себя загипнотизировать при помощи веры и вызвать то или иное видение, которое коренным образом может изменить образ человека. Но я не желаю поддаваться таким иллюзиям. А вот теперь мне хотелось бы описать то, что произошло несколько недель назад.

Группа моих друзей довольно часто собиралась вместе для серьезных бесед. В один из вечеров мы весьма горячо обсуждали вопрос об удивительном сходстве между коммунизмом и католицизмом, как вдруг в комнате появилась сидящая фигура в желтом одеянии и с бритой головой. Я был крайне изумлен, протер глаза и посмотрел на лица моих друзей. Они, по-видимому, совершенно ее не замечали и, будучи целиком поглощены дискуссией, не обратили внимания на мое молчание. Я качнул головой, кашлянул, снова протер глаза, — но фигура оставалась там же. Нельзя передать, насколько прекрасным было лицо: это была не только красота формы, но и нечто бесконечно большее. Я не мог оторвать глаз от этого чудесного лица. Но так как этого для меня было чересчур много, я встал и вышел на веранду, чтобы не отвлечь внимания друзей своим молчанием и видом крайнего удивления и глубокой погруженности в красоту видения. Вечерний воздух был свеж и прохладен. Я прошелся

взад и вперед по веранде и снова вошел в комнату. Друзья продолжали беседовать, но атмосфера комнаты изменилась. Фигура продолжала оставаться там, где была, сидящей на полу, со своей необыкновенной, чисто выбритой головой. Я был не в силах продолжать дискуссию, и вскоре мы все разошлись. Когда я шел домой, фигура двигалась впереди меня. Все это было несколько недель тому назад. Но видение не ушло от меня, хотя утеряло присущую ему мощь. Когда я закрываю глаза, оно здесь. Со мной случилось нечто совсем необыкновенное. Но прежде чем подойти к вопросу, мне хотелось бы узнать, что это за переживание. Может быть, это собственная проекция из неосознанного прошлого, в которой мой разум и сознательная воля не принимали участия, а может быть, это нечто, совсем от меня не зависящее и не имеющее никакого отношения к моему сознанию? Я много думал, но не был в состоянии найти истину».

— Пережив то, о чем вы только что сказали, как вы оцениваете свое переживание? Является ли оно для вас очень важным, держитесь ли вы за него?

«Если говорить искренне, я думаю, что да. Оно вызвало творческий подъем и освобождение; не в том смысле, что я стал писать стихи или рисовать, но это переживание внесло глубокое чувство свободы и мира. Я дорожу им, так как оно вызвало во мне глубокую перемену. Оно является для меня жизненно важным, и мне ни за что не хотелось бы его потерять».

— А вы боитесь потерять его? Не стремитесь ли вы сознательно видеть эту фигуру, или она представляет собой нечто постоянно присутствующее?

«Мне кажется, что я боюсь ее потерять, так как постоянно направляю внимание на нее и всегда пользуюсь ею для того, чтобы вызвать желаемое для меня состояние. До сих пор я никогда не думал об этом в подобном разрезе. Но теперь, когда вы меня об этом спросили, я вижу характер моих действий».

— Живая ли ваша фигура? Или это воспоминание о том, что было и прошло?

«Я почти страшусь отвечать на этот вопрос. Пожалуйста, не думайте, что я сентиментален, но это переживание имеет для меня слишком большое значение. Хотя я и пришел сюда для того, чтобы обсудить с вами мое переживание и понять его истину, в данный момент я чувствую колебание и нежелание подвергнуть его исследованию; но я должен это сделать. Иногда это — живая фигура, но чаще — воспоминание о прошедшем переживании».

— Вы понимаете, как важно осознать то, что есть, а не быть захваченным тем, что нам хотелось бы видеть существующим. Нетрудно создать иллюзию и жить в ней. Подойдем к вопросу терпеливо. Жизнь в прошлом, как бы приятна и поучительна она ни была, лишает нас возможности переживать то, что есть. То, что есть, всегда ново; поэтому для нашего ума чрезвычайно трудно, если он живет в многочисленных вчерашних днях. Так как вы цепляетесь за это воспоминание, то вы проходите мимо живых переживаний. Прошлое имеет конец, а текущая жизнь вечна. Воспоминание об этой фигуре зачаровало вас; оно вдохновляет вас, дает вам чувство освобождения; но ведь это мертвое тело дает жизнь живому! Большинство из нас и не знает, что такое жить, ибо мы живем тем, что мертво.

Позвольте вам заметить, сэр, что вами овладела боязнь потерять нечто весьма ценное. У вас возник страх. Из одного этого переживания возникло несколько проблем: стяжание, страх, бремя опыта и пустота вашего собственного существования. Если ум сможет освободить себя от стяжательных стремлений, то переживание будет иметь совсем иное значение, и тогда полностью исчезнет страх. Страх — это тень, а не вещь в себе.

«Я начинаю по-настоящему понимать, что я делал. Я не оправдываю себя, но так как переживание мое было очень сильным, таким же оказалось и желание держаться за него. Как трудно не быть захваченным глубоким эмоциональным опытом! Воспоминание о переживании так же притягательно и действенно, как и само переживание».

— Не правда ли, отличить переживание от воспоминания о нем в высшей степени трудно? Когда именно переживание становится памятью, предметом прошлого? В чем состоит это тонкое различие? Не есть ли это дело времени? Время не существует, когда происходит переживание. Каждый опыт становится некоторым движением в прошлое; настоящее, т.е. состояние переживания, незаметно вливается в прошлое. Любой жизненный опыт уже через секунду стал памятью, принадлежностью прошлого. Этот процесс известен всем нам, и он, по-видимому, неизбежен. Не так ли?