Проблески ясности
Шрифт:
– Я с трудом узнал вас, Говард. Что вам нужно? – вместо приветствия ответил Тодд, несколько взволновавшись от вторжения этого человека, возникшего из ниоткуда.
– Узнали? Как же! Это я вас узнал. И не единожды, но вы уверенно проходите мимо, опуская голову. Повторю, если мой отказ так вас обидел, то не принимайте чересчур близко к сердцу, – с улыбкой говорил Говард, пытался поднять настроение унылому Тодду.
– Я не и приминаю. И вовсе уже давно забыл о вас и вашей газете, оставьте меня, – с тоской, тихим голосом отвечал Тодд.
– Журнале,
– Не испугало меня ничего! – нервно возразил он в ответ.
– Так пойдемте еще раз посмотрите, повнимательнее, давайте узнаем, что же там произошло, – казалось, почти глумился Говард, хотя и речь его звучала серьезно и обыденно, он точно звал в гости.
– На это безобразие смотреть мне не интересно. А вам что ли интересно? Вы нормальный человек?
– Построенные таким образом предложения оскорбляют мой слух, – после паузы произнес редактор, чем привел в исступление Тодда.
Оба замолчали и несколько неловких секунд стояли друг напротив друга.
– И что же вы молчите? – первым не выдержал Тодд.
– Так и вы молчите, – оживился редактор.
– Вы меня первый остановили, стало быть, вам и говорить, – произнес Тодд, и в это время как-то оживился сам и уже, на самом деле, не хотел уходить, ожидая, что Говард окажется человеком, подходящим для беспечной беседы, и может скрасить сомнительный вечер.
– Если вы не спешите, я бы предложил вам пройтись немного. Что скажете?
– Что ж, пожалуй, – стараясь не выдавать удовлетворение от предложения, ответил Тодд.
Редактор указал путь рукой, и они пошли вновь мимо того места, где на асфальте лежал труп.
– Завтра об этом напишут. Интересно, в каких словах разойдется журналист? Будет это сухой текст или шедевр? Вам не интересно? Напрасно. Нужно находить во всем удовольствие, – размышлял Говард.
– По-моему это мерзко, думать так о ситуации.
– А что не мерзко? Скажите мне, что не мерзко? Вот он лежит здесь, а откуда вы знаете, что у него была за жизнь, и было в ней мерзко или нет. Может этот его труп самое лучшее, что было в жизни именно этого человека. Мерзко уже не то, что напишут пустословы или гении, а что было ровно до этого мгновения.
– Вы ждете, чтобы, может, я еще и восхитился случившимся?
– Зачем? Все эти восхищения, похвала или порицания ровным счетом ничего не стоят. Прекрасное не нуждается в восхвалении, оно прекрасно само по себе, точно так же и скверное. Ярлыки… Слова ничего не значат, если быть откровенным, они ничего не меняют, хотя я и люблю слова. Но нужно быть гением, чтобы словами что-то изменить. Это путь великих и не многие на это способны, – предавшись измышлениям, немножко ушел от темы Говард.
– Простите, вы чего от меня хотите? – вернул его обратно Тодд.
– Ровным счетом ничего, дорой друг, просто скажите, как бы вы об этом написали? – редактор продолжил утраченный разговор.
– Понятие не имею, мне неизвестно
– И все же, исходя из этого, что бы вы смогли сообщить людям?
– Что человек бросился из окна ведомый какой-то бедой или еще чем. Может его убили. Откуда мне знать, что вы пристали с этим?
– И только? Ваш текст и читать бы не стали.
– Пусть, – в душе получив обиду, ответил Тодд.
– То есть хотите сказать, вам дела до него нет? – допытался Говард.
– Именно, – сказал он, не глядя на собеседника.
– А ведь я видел, как вы пытались к нему подойти. Зачем?
– Не ваше дело, черт возьми! – повысив голос, грубо ответил Тодд, задетый данным наблюдением. Он не любил, если кто бы то ни было знал о нем более, чем он сам того желал.
Они какое-то мгновение прошли молча, пока редактор не указал рукой на один дом.
– Смотрите, видите тот дом, а именно то окно, вот оно, на втором этаже, с краю, видите? Там человек повесился на днях. Читали? Нет? Ладно, а вот прямо здесь произошло ограбление. Одну старуху стукнули обухом по голове и что-то вытянули, правда, не помню что. Есть у вас слова по этому поводу?
– Зачем вы все это рассказываете, зачем? – уже откровенно гневался Тодд, честно недолюбливая такие истории, так как лишний раз услышав подобное непременно сопоставлял себя с жертвой. Он уже успел представить, как просовывает голову в петлю, измученный крайней формой психического расстройства и как над ним измывались врачи и как из-под ног уходи табуретка. Он уже всем телом ощутил, как обух проламывает его череп, и какой-то жалкий человек шерстит по его карманам, пока он еще, быть может, жив и пытается это уловить, но сделать это уже ничего не может. Тодд распсиховался, мотнул головой и крикнул Говарду:
– Зачем вы это говорите мне, зачем?
– Вы должны понять. Хотя… видите ли, Я ценю слова, речь. Знаете, почему? Это важно, потому что есть событие, допустим, кого-то по голове ударили, ограбили; или народ массово бежит, спорт или преступление, и это действие. Но что про это напишут, что скажут и будут пересказывать? И самое главное, как это будут делать. Это бесценно.
– Наслаждаться чужим горем?
– Осмысливать происходящее.
– Я и без того этим занят, но выбираю темы, знаете ли, поприятнее.
– Но вы пишите только о себе, а это никому не интересно.
– Откуда вам знать?
– Вы газеты читаете? – с ироничной улыбкой, но спокойно задал встречный вопрос тот.
– Вам какое дело? – все еще отвечая на повышенных интонациях.
– Просто скажите, – не меняясь в лице, попросил редактор.
Тодд не знал, что ответить. С одной стороны, он не любил знать о происшествиях, тогда как политика и ряд мировых новостей его интересовали еще меньше. И все же, ненавидя новости, он без этого уже не мог. Каждый день, выходя в город, покупал газеты, и желательно у разных людей. И все же он больше любил литературные журналы, но и происшествия читал, чтобы быть в курсе возможных опасностей.