Пробуждение барса
Шрифт:
Купцы прервали восклицания приживальщиков. Разве Картли видела подобную ткань? Серебряные всплески восхищали даже взор султана. Изумруд аравийского калифа меркнет перед изумрудной тканью, но цена — только что увиденный мальчик.
Нугзара сильно подмывало показать изумруд, равный по величине неспелому ореху, отнятый у горцев, но, опомнившись, гневно приказал купцам убраться из Ананури.
Купцы хладнокровно стали сматывать ткань: они не думали здесь соблазнять, везли в Тбилиси для царицы.
Княгиня побагровела: мелькнули Метехи, князья,
Жена управляющего всхлипнула.
— Лучше сжечь, чем увидеть на другой.
Все приживалки и прислужницы, стараясь быть замеченными княгиней, всхлипывали, жестикулировали, горестно причитали:
— Разве корона Эристави уже не сверкает? Почему княгиня должна уступить?
— Не стоит жить, если из-за жалкого месепе княгиня лишается лучшего наряда в Картли.
Княгиня предложила двух мальчиков, купцы вежливо отказались взять даже десять. Этого за красоту повезут в подарок султану. Веселая жизнь ждет красивого оруженосца… Мать ребенка голову для волос только носит: она враг своему сыну.
Княгиня выпрямилась, и ливни гнева обрушились на Нугзара. Князь отказывается уступить? Значит, раб дороже всего? Нато не переживет позорящий ее смех Ананури. Месепе победили, месепе сильнее княгини Эристави! Нет, никто не посмеет сказать такое! Пусть свадьба Русудан будет без нее, Нато недаром хранит яд.
Смущенный Нугзар поспешил оставить раскаленный балкон.
Нато надменно откинула лечаки. Управляющий поспешно распорядился — и вскоре обмен состоялся. Нато, перекинув через плечо материю, любовалась серебристо-зелеными переливами.
Снова обезумевшая женщина билась в ногах княгини.
— Князь не может менять своего слова, князь подарил ей дитя… Княгиня не будет жестокой, пожалеет мать, не отнимет единственного сына.
Купцы равнодушно привязали к рукавам мальчиков желтые платки в знак купленной собственности. На нечеловеческий вопль прибежали Нугзар и Саакадзе и в замешательстве остановились. Черный комок лежал на полу. Побледневший Георгий склонился над женщиной и перевел пристальный взгляд на уходящих купцов.
— Уберите сумасшедшую, — Нато продолжала нежно гладить ткань.
— Мертвые не бывают сумасшедшими. Дешево, княгиня, обошлась тебе ткань…
Саакадзе вдруг умолк: глаза Нато сверкали ненавистью.
На повороте улицы Эрасти, окруженный рыдающими женщинами, с жаром жестикулировал. Увидя Саакадзе, он проворно юркнул в переулок. Девятнадцать женщин упали к ногам Георгия, двадцатая уже не нуждалась в сострадании.
— Господин, господин, сжалься, верни наших детей, ради спасения души верни.
— Поспешите, женщины, к священнику… Купцы сегодня уезжают. Священник заступится, нехристианский поступок — продажа детей.
— Были, господин, — слезы падали на цаги Георгия, — священник рассердился, говорит — князь благородно поступил — третьего взял, а имеет право, как хочет, продавать месепе… Разве, господин,
— Что же я могу сделать?
— Ты? Ты — большой господин, если захочешь, все можешь. Захотел — и бедный месепе в Носте богатым глехи стал, и госпожа Русудан заколдована была, ты спас, лицо розами покрыл… Господин, ты все можешь. Священник говорит — князь добрый… Если бы другому князю продал, можно когда-нибудь увидеть, магометанам продал… Где добрый?
— Хорошо, идите домой и ждите, только язык крепче держите…
Довольный Саакадзе поспешил скрыться. Цель достигнута, ему верят. Недаром он расточал деньги и сочуствие.
Из-за угла выскочил Эрасти:
— Батоно, коней сейчас седлать?
Георгий посмотрел на хитрое лицо и рассмеялся:
— После заката седлай, чанчур.
И он поймал себя на мысли, что не только сострадание толкает его, но и желание прослыть щедрым и великодушным в самых дальних деревнях Арагвского княжества. Это может пригодиться союзу азнауров.
По замку неслись грозовые тучи, гремел гром. Нато рассыпала в покоях Русудан молнии: она не допустит дочь стать женой назойливого ностевца, она найдет средство расстроить свадьбу, она поедет в Метехи…
Тогда и Русудан найдет средство: пусть только осмелятся тронуть любимого — врагами Русудан станут. Русудан спокойна к затканным камнями одеждам и украшениям, спокойна к благовониям, в платье глехи будет ходить Русудан, а сердцу не изменит…
Доблестный и неустрашимый Нугзар, оставив поле брани, бежал.
В собственном доме заговор: дочь на плебея мать меняет. Зураб, оказывается, со стыда в глаза Саакадзе не смотрит. Дурак Баадур и тот против матери. Недавно война с турками была. Война! Значит, торговать нельзя? Не все ли равно — шерсть или месепе отдать? А господин замка с несчастным лицом ходит…
— Куда ты, Георгий?
— Коня проехать, завтра с рассветом в Тбилиси еду. Давно пора.
— Если окончательно решил, вместе выедем, дело к царю имею. На княгиню не обижайся, Георгий, очень гордая… Я слово нарушил. Боялся — яд примет. Управляющий уже наказан, с семьею выгнан в дальнюю деревню, жаль, мсахурства не могу лишить, не я дал… Думаю, Нато потребует простить. Раз прощу, новому управляющему плохой пример, но если женщина потянет, девять пар буйволов не удержат… Лучше утром неожиданно уехать, пока вернусь, забудет.
— Ты прав, благородный Нугзар. Скажи, не очень осуждал бы волков за сочуствие к грузинским мальчикам, увезенным для разврата?
— Рыцарское намерение у волков, но шашку хорошо надо вытереть: серьезное время, ржавчину опасно оставлять… Если такое случится, вернувшимся вольную дам в память чудесного избавления.
Нугзар хрипло засмеялся.
— Я верю в чудо, князь, иначе чем объяснить любовь необыкновенной Русудан к незнатному азнауру?.. Если поздно вернусь, прикажи страже ворота открыть…