Пробуждение Дениса Анатольевича
Шрифт:
— Кто? — тупо переспросил этот тормозной афро-англичанин.
— Неправильный предприниматель. И бизнес у него, стало быть, не-пра-виль-ный. Вот к таким господам надо приглядеться, а там, глядишь, может быть, и придраться. Очень вам советую — не приказываю, упаси Боже, а по-дружески советую — провести тщательный обыск грибных плантаций Шкваркина Елисея Пименовича: если пошарить там получше, наверняка среди тысяч шампиньонов найдется десяток галлюциногенных псилоцибиновых грибочков… ну хотя бы пяток мухоморов. После этого вам остается только выписать, черт вас раздери, ордерок на арест этого
— Найти его как раз технически несложно, — пробормотал мистер Ливингстон. — Собственно, мы его нашли. Двадцать минут назад спутник зафиксировал человека, по приметам похожего на мистера Шкваркина, в западном Лондоне, это район Челси. Предполагаемый мистер Шкваркин выходил из машины у особняка на Кингс Роуд…
— Чей-дом-уже-выяснили? — Для быстроты я сократил интервалы между словами. Даже слива в башке прекратила стрельбу по болевым точкам, зависнув в сквернейшем предчувствии. Неужели опять он?!
— Раньше дом принадлежал Ванессе Редгрейв, но два года назад его купил, через посредников, выходец из России Вадим Бере…
Береееееза!! Я с утра как чувствовал, что без него не обойдется!
— Так почему ж вы с главного не начали, Джонатан Ричардович, голубчик, британское ты угробище?! А?!
Я жахнул телефон об пол, надавил локтем на селектор и заорал:
— Вовки! Все сюда, пулей!
Тотчас же в кабинет вбежали не три, но сразу четыре штуки Вов: первый в аксельбантах, второй в штатском и с очередной папкой, третий тоже в штатском, но без папки, четвертый в синем фартуке, с тряпкой и синим же пластмассовым ведерком. Трое вытянулись в струнку, а тот, который с ведерком и тряпкой, юлой завертелся на месте, пытаясь охватить взглядом сразу весь паркет — есть ли свежие пятна? Как будто я умею бить только бутылки!
— Ты! — Я указал на Вову-в-аксельбантах. — Чтоб через пять минут у меня в кабинете был директор ФСБ. Раз сегодня день приемов, он наверняка околачивается где-то в Кремле… Живо!
Блеск аксельбантов еще висел в воздухе, словно улыбка Чеширского кота, а сам их хозяин уже громко топал где-то в коридоре.
— Ты! — Я ткнул в направлении Вовы-с-ведерком. — Забери вон тот разбитый телефон и тащи сюда новый… да не высматривай ты, бестолочь, пятна на полу! Нет их больше, дубина! Только телефон!
Фартук, синей молнии подобный, вместе с его хозяином и ведерком пролетел по кабинету, втянул изувеченный аппарат и скрылся.
— Ты! — Мой палец почти уперся в переносицу Вовы-штатского. — Дуй в приемную и тащи сюда десять… нет, двадцать карандашей!
— Прикажете простых или цветных, Денис Анатольевич? — Вова завибрировал на старте, как спринтер, готовый сорваться с места.
— Любых, дебил! — прикрикнул я на него. — Деревянных!!
Вжжжжжик! — и бегуна вынесло за дверь. Даже быстрее, чем надо. При такой начальной скорости он едва ли успеет затормозить в приемной. Ну точно: судя по звуку, балбес проскочил-таки мимо.
Последний оставшийся Вова молча пучил на меня трагические глаза.
— Знаю-знаю, — прервал я его неначатые мольбы. —
Вова-референт и не отвечал: он хватал губами воздух и медленно покрывался красными пятнами.
— В общем, давай мы румына еще немного сдвинем во времени, — предложил ему я. — Что у меня, допустим, в 19 часов? Молчишь? Ты вообще там дышишь? А, ладно, сам посмотрю. Давай сюда график. И чем писать давай. — Я взял из рук референта папку, а затем вытащил из его нагрудного кармана шариковую ручку, расписанную под Хохлому. — Так-так-так… В 19–10 что у меня? Павильон «Животноводство» на ВВЦ? Видишь, я рядом здесь делаю пометку: «На хер!» План по зверушкам я сегодня уже перевыполнил… А в 20–15? Выставка в Центральном Доме Художника? Нет уж, на сегодня хватит с меня художеств… Опять пишу на полях: «На хер!» Гляди, освободилось почти два часа… — Я вернул Вове папку и свежие обломки ручки. — А теперь беги, объясняйся с румынами. Разрешаю соврать, что у президента России был острый приступ… Короче, сам придумай, чего приступ, хоть геморроя… Ты что, еще здесь?
Вова-с-папкой вылетел из кабинета, а на освободившееся место влетели Вова-с-карандашами и Вова-с-телефоном. Пока мне подключали новый аппарат взамен разбитого, я для разминки сломал три карандаша об колено и три — об угол стола. Мне чуть полегчало. Тир утих. Чугунная вредина расстреляла все цели и теперь просто каталась взад-вперед: отыскивала недобитые мишени и лениво, без фанатизма, их добивала. Чпок! Чпок! Чпок!
Хотелось бы знать, мрачно думал я, репрессируя карандаши, кто у меня директор ФСБ. Но заранее выяснять не буду из принципа, потому что боюсь. А вдруг окажется, что я успел назначить на должность какого-нибудь Борю Моисеева? Меня же инфаркт хватит…
К моему облегчению, главным чекистом всея Руси оказался тот же самый, кто и был им до моей инаугурации, — Каркушин.
— Вызывали, Денис Анатольевич? — Только что в моем кабинете его не было и вот секунду спустя он словно бы телепортировался: невысокий, близорукий, весь состоящий из округлостей, но при этом, пожалуй, не толстый, а лишь уютно-пухлый. Если бы мне взбрело в голову поискать ему родственников среди кондитерских изделий, лучше всего подошла бы, наверное, ромовая баба.
— Вызывал-вызывал, садитесь… — Я доломал последний карандаш, пожал пухлую руку гостя и указал ему на кресло у стола.
В кремлевских кулуарах Сергей Каркушин считался интеллигентом номер один — причем не только из-за очков и мягких манер. Как рассказывали знающие люди, Сергей Васильевич однажды и навсегда принял близко к сердцу определение, рожденное кем-то из наших поэтесс (то ли Ахматовой, то ли Агнией Барто): «Интеллигент — человек, который делает гадости без удовольствия». С той поры безрадостная гримаса стала его визиткой, и чем выше поднимался он по служебной лестнице, тем недовольней делалось его лицо.