Я пустынной МосквоюПрохожу одиноко.Вспоминаю и жду.Мы любили с тобоюЧаши, полные света,Что в Охотном ряду.Нас игрушечный поездУвозил в подземелье,Где веселая тьма.Ах, игрушечный поезд!Обещал ты веселье.Оказалось — тюрьма.
Июнь 1939
***
На таком пути, пути высоком,Зорком, щедром — счастью не бывать…И ему, не будучи пророком,Можно было гибель предсказать.Но, казалось, он вот-вот увидитТо, что увидать он послан был.На простор с добычей славной выйдетИ у ног положит и расскажет…Нет, под мертвой пулей мертвый ляжет,Чтоб не видел и не говорил.
1940
* * *
М.Быть
может, эта березаИз милого выросла тела.Так нежно она лепеталаНад бедной моей головой.Быть может, босая девчонкаТвоими глазами глядела,Когда, надышавшись морем,Я возвращалась домой.По эту сторону смерти,Рукою держась за сердце,По эту сторону смертиЯ вести торжественной жду.Я слышу памяти шорох,Я слышу цоканье белок.Такая бывает ясностьСознания — только в бреду.
1940 Ольгино
ОТВЕТ
Л. А.Неправда, не застлан слезами!В слезах обостряется взгляд.И зорче мы видим глазами,Когда на них слезы горят.Не стану ни слушать, ни спорить.Живи в темноте — но не смейБессмысленным словом позоритьЗаплаканной правды моей.А впрочем, она не заметит,Поешь ли ты иль не поешь.Спокойным забвением встретитТвою громогласную ложь.
1940
* * *
Нам слово гибель, узкое и злое,Привычней слов: письмо, береза, дом.Оно свое, оно как хлеб родное —Ведь запросто мы с гибелью живем.Надеешься еще? Оставь, не лги.Возлюбленный погиб, Париж погиб.
1940
* * *
И теми глазами,Которые видели море, Сенат и тебя, —Устало слежу за горами, песками, орлами,За розовыми, пышно взбитыми облаками.Чужбина.Ну что ж, поживем, ничего не любя.
3 ноября 1941
Эшелон Казань — Ташкент
* * *
…А те, кого я так любила,Кем молодость моя цвела, —Всех деловитая могилаПо очереди прибрала.Я к ним хочу, к моим убитым.Их голоса во мне звучат.На пустырях тайком зарытымРукой бесстрастной палача.И к ним, в боях под ЛенинградомНаш грех искавшим искупить.Я к ним хочу. Я с ними рядомДостойна голову сложить.
6—7 февраля 1942 Ташкент
БЕССМЕРТИЕ
М.1И снова карточка твояКолдует на столе.Как долго дружен ты со мной,Ты, отданный земле.Уж сколько раз звала я смертьВ холодное жилье.Но мне мешает умеретьБессмертие твое.2Ты нищих шлешь, но и они немеют.Молчат под окнами, молчанием казня.И о тебе мне рассказать не смеют,И молча хлеба просят у меня.3Но пока я туда не войду,Я покоя нигде не найду.А когда я войду туда —Вся из камня войду, изо льда, —Твой фонарик, тот, заводной,Ключик твой от двери входной,Тень от тени твоей, луч луча —Под кровавой пятой сургуча.
Июнь 1943
В ТИФУ
«И твердые ласточки круглых бровей…»Не надо. Не надо. Не надо.«Сказать, что они отлежались в своей…»Какая от слез прохлада!Какая отрада — сквозь лютый знойСхватиться за слово поэта,Чтоб строки на север вели за собойК могиле, затерянной где-то.
1942–1943
Ташкент
ОТРЫВКИ ИЗ ПОЭМЫ
Они тогда еще живыми были,Те мальчики, те сверстники мои.Их навсегда еще не разбудили.По улицам немым не провели.И мы тогда еще живыми были.Не вдовами, не совами в ночи.Тогда еще нас не приворожилиБессонных окон желтые лучи.Мы, кажется, тогда живыми были…Но что же ты? о чем ты? замолчи.Пиши о детстве, если ты не хочешьСвихнуть с ума. Не то смотри — вот-вотПодпрыгнешь ты, заблеешь, захохочешь,Заплачешь в голос и махнешь в пролет.Лицом в слезах о каменные плиты,Как, помнишь, Гаршин — бедный, дорогой, —Не камнями, но казнями убитый, —Лицом в слезах о камни мостовой.Пиши о детстве. «Ковш душевной глуби»Прижми
к губам и медленно тяниСквозь немотой обугленные губыСтуденые, все в невских льдинках, дни.…………………….Паркеты скрипят под ногою.В Италию я не вошла.Не веришь за окнами зною,Такая в Испании мгла.В коричневой тьме инквизицийУгрюмый покоится зал.Мадонны одной бледнолицейМеня удержали глаза.Ей даже воздух тронуть больно.Бровям печали не поднять.Я отодвинулась невольно —Мир от нее не заслонять.Опущены глаза, но видят:Дорогу видят, воронье,Людей, которые обидятУпрямца милого ее.В бессонном сне ей снятся, снятсяСледы в пыли и вой камней.Ей тоже, кажется, семнадцать,Не больше, кажется, чем мне, —Но в тьме такое разглядела,Такое видит впереди,Что сына худенькое телоНе смеет прижимать к груди.Над сыном цепенеют пальцы —Любимого нельзя спасти, —Напрасно худенькое тельцеТы станешь прижимать к груди.Расслышала ль она молчаньеНочей — там, у ворот тюрьмы, —Где в тайном чаянье прощаньяГод молча простояли мы?Машины каждую минутуСворачивали от моста,И кто-то прошептал кому-то:«Опять сюда. Опять сюда».Сюда… И, нас пронзив огнями,Бесшумно замедляет ход…Не ты, не ты ли вместе с намиМолчала около ворот?Она томится без названья,Та гибель, та немая ночь…И бомбам не взорвать молчанья!Молчать невмочь и петь невмочь.Я помню осенью на КамеПочтовый ящик над рекой,С облупленными боками,Весь вылинявший такой,И вдруг старуха закрестиласьИ перед ним на мостовойВ пыль на колени опустилась —Она ему, ему молилась,Письма просила у него.И я готова помолитьсяИ ящику, и небесам,И тополям, и вольным птицам,И мертвых светлым голосам —О жизни мальчика родного,Увиденного в раннем сне,Младенце-Слово, Боге-Слово…В какой сейчас он стороне?Не он ли там, вдоль стен из глины,Бредет, все голоден, все бос?Хлебнуть от мутных вод чужбиныЕму сегодня довелось.Но я не верю, я не знаю,Не верю в крест, не верю в меч.К тебе я руки простираю,О человеческая речь!Вот он бредет, усталый мальчик…О чем заводит песню он?Что, если б этот мальчик-с-пальчикК спасенью был приговорен?
1943–1944
Ташкент — Москва — Ленинград — Москва
* * *
Мы расскажем, мы еще расскажем,Мы возьмем и эту высоту,Перед тем как мы в могилу ляжем,Обо всем, что совершилось тут.И черный струп воспоминаньяС души без боли упадет,И самой немоты названье,Ликуя, рот произнесет.
1944
* * *
Среди площадной и растленной —Из всех рупоров, наизусть!..Ты вправду бываешь надменной,Лишенная голоса грусть.Беззвучна — а громче салюта.Ты жизнь обняла, как вода, —Глубокой печали минута,Пока я жива — навсегда.
Март 1945
* * *
С тех пор как я живу ничьяВ суровом вихре лет, —Легко струится жизнь моя,Но жизни больше нет.Она осталась за чертойДалекой той весны,Улыбки той и песни той,Что в прах превращены.
Май 1945
* * *
Теперь я старше и ученей сталаИ прятаться умею от тоски.А может, и она слегка устала,И ей за мной гоняться не с руки.Как бы там ни было, мы разминулись с нею,И я о том, конечно, не жалею.Но было что-то доблестное в ней,Пронзительное что-то и живое,Как зыбкой ночью очерк кораблей…Сказать попроще — что-то молодое.Теперь она ушла и горе увела.Но горе было все, чем я жива была.
Июнь 1945
* * *
Мне б вырваться хотелось из себяИ кем-нибудь другим оборотиться.Чтоб я — хотя б на миг один! — была не я,А камень, или куст, или синица.Ведь куст не помнит города того,Бездымных труб из моего окошка.Он вообще не помнит ничего.От памяти я отдохну немножко.А там опять — в постылый, мертвый путь.Иду, иду, иду — а все на месте.Никак за угол тот не завернуть,Где страшные меня настигли вести.