Продается дом с кошмарами
Шрифт:
– У, сейчас плакать буду, - хмыкнул Толька. – Кривой, хлам этот поганый ты бери.
Ещё и Кривой какой-то вылез из кустов! Кличку этому широкоплечему человеку дали ничуть не изобретательно: один глаз у него был живой, карий, а другой по контрасту молочно-голубой и мертво смотрел куда-то в переносицу.
Кривой тоже достал нож и шагнул к профессору.
– Ну вот, даже инвалида ты, Анатолий, на свои нехорошие дела подбил, - сказал Фёдор Леопольдович с осуждением. – А вы, милейший, давно у офтальмолога консультировались? Не пробовали
С этими словами профессор треснул Кривого оранжевым ведром по носу. Тот взвыл от боли. Несколько перезрелых сизых грибов выскочили из ведра и прилипли к груди бандита.
Кривой грубо выругался. Тем временем старый грибник, высоко прыгая через кусты, уже удалялся в ельник. Костя никогда не видел, чтоб кто-то так быстро бегал, тем более в сланцах. Со страшной частотой мелькали грязные профессорские пятки, подпрыгивала роза на шляпе.
– Атас! Держи его! – хрипло взвыл Толька-Нога.
Кривой и Фиса бросились в погоню. Костю Толька схватил за плечи своей громадной рукой. Сделал он это ловко, как в кино, когда берут заложников. Ни ножа, ни пистолета к Костиному горлу он приставлять не стал – Костя и так не мог пошевелиться. От ужаса у него перед глазами поплыл куда-то вправо бледный осинник . Толька даже дышал страшно – громко, с мерным скрежетом в груди (Костя собственной спиной чуял этот скрежет). Вдобавок от бандита исходил густой животный смрад.
Фиса с Кривым скоро показались из подлеска. Профессора с ними не было.
– Ушёл, - доложил Косой, свирепо разглядывая больным глазом переносицу.
– Мы старого лешего потом найдём. Он местный, бакланить зря не станет, - прохрипел Толька. – А вот этого мочить надо. Фиса!
Фиса был тут как тут со своим ножичком. Костя попытался что-то сказать, но получилось нечленораздельное нытьё. Фиса с Кривым только засмеялись. Они были так ужасны, что на минуту Костя решил, что всё это происходит не с ним и даже не на самом деле. Ведь снятся же иногда такие страшные сны! Особенно в детстве, когда насмотришься ужастиков…
«Не свита ли это Воланда? – вдруг осенило Костю. – Один, во всяком случае, здесь тоже с мутным глазом. Тогда двое других кто?»
Он силился вспомнить имена книжных дьяволов, но не мог, потому что Толька ещё плотнее сдавил ему шею своей ручищей, и сознание заполнил непроглядный багровый кисель.
– У, кафы рыжие, - проурчал Косой, присев над развороченным кладом.
«Причём тут Феодосия?» - подумал последний тающий закуток Костиного мозга.
Косой запустил руку в ящик, звякнул монетами, вынул целую горсть золотых и приблизил к одушевлённому карему глазу.
– Пст, - цыкнул на него, как на котёнка, Толька-Нога. – Грузи всё в наш сидор, а этого фраерка тушить пора. Быстро и небольно.
Он толкнул от себя Костю прямо на Фису. Тот ухмыльнулся и тоже сделал шаг навстречу. Сделал бы и другой, последний, но вдруг тихо хрустнули кусты, и с ближайшей ели свалилась длинная зрелая
Бандиты оглянулись. Раздвигая суковатой палкой кусты, к ним приближалась Клавдия Степановна Каймакова.
Была она одета по-походному: штормовка, шаровары с начёсом, резиновые сапоги, через плечо корзина на верёвке. Из-под линялого платка выбивались седые прядки, тонкие, как паутина. Шла она на бандитов спокойно, будто были это не крепкие мужики с ножами, а бессловесный сухостой.
Морщины на лице Клавдии Степановны вдруг перестроились в улыбку. Блеклые глаза сверкнули, укололи иголками зрачков.
– Шли бы вы отсюда, ребята, - сказала старуха Каймакова, поскольку никакого приветствия не дождалась. – Там, в ольшанике, хлебных сыроежек видимо-невидимо! Наломайте себе к ужину, чтоб курей по деревне не красть.
Слушая такую ересь, бандиты насупились.
– Сама иди, Степановна, - прохрипел Толька.
– Иди от греха, а то и тебя порешим.
– Паренька отпустите, тогда пойду, - сказала Каймакова.
– Паренька нельзя, - серьёзно пояснил Толька. – Никак нельзя. Так что уходи, пока цела.
– Не пойду. А вот вы уйдёте, ребята.
Кривой, всё ещё на корточках у клада, выругался. Фиса сделал очередной шаг к Косте.
Старуха Каймакова нахмурилась. Своей палкой она ловко ткнула Фису в лоб, так что тот отпрянул с удивлённым видом.
Больше терять время Клавдия Степановна не стала. Той же палкой она очертила вокруг себя и Кости геометрически идеальный круг. Будто вырезанный в мокрой земле и палых листьях, круг этот смотрелся очень странно и почему-то напоминал о стадионе. Фиса хихикнул. На его лбу темнел грязный след старухиной палки.
– Ну, Степановна, сама виновата, - прохрипел Толька.
Нехотя он двинулся на Каймакову. Никакого оружия у него не было – наверное, он собирался задушить хрупкую старушку голыми руками. А Костя по себе знал, что руки эти железные. Мрак нечистой жизни въелся в них и сделал почти чёрными, а линии жизни и смерти, по которым обычно гадают, так глубоки, будто нанесены резцом.
– Дайте мне вашу палку, - шепнул Костя Каймаковой. – Я попробую врезать ему по башке.
– Храбрый ты, - ответила старуха нежно, - только ничем эту башку не прошибёшь. И всё равно не бойся.
Толька вплотную приблизился к кругу, вычерченному старухой, и сунул за черту свою знаменитую ногу в громадном ботинке. Костя внутренне сжался, однако Толька сразу отскочил назад. Он завыл тонко, сипло и жалобно, как раненый хряк. Пострадавшую ногу он поджал, а на другой прыгал и крутился вокруг своей оси, сотрясая почву и ближайшие деревца, которые тут же ссыпали на него все свои последние листья.
– Ну, Степановна, падла, - стонал он, - напросилась! Братва, мочите их!
Фиса с ножичком и Кривой, неохотно оторвавшийся от клада, с двух сторон ринулись к кругу. У черты оба они странным образом рухнули на землю, бранясь и потирая ушибленные места.