Продана: по самой высокой цене
Шрифт:
— Я твой Хозяин! Ты будешь слушаться меня!
— Тебе нужно отправиться домой, Катя, — говорю я ей с каменным лицом, отказываясь признавать боль, раздирающую меня изнутри.
Я даю ей ключи от своей машины. Она может забрать ее. Черт, она может забрать все, если захочет. Но ей нужно уйти прежде, чем я схвачу и удержу ее навсегда.
— Нет! — кричит она мне, но я не могу принять этот ответ.
Я хватаю ее за талию, притягиваю ее тело близко к своему, поднимаю ее с пола и несусь к лестничному пролету.
— Остановись!— кричит она
Ее тело содрогается, она всхлипывает, и я сейчас более, чем когда-либо ненавижу себя за причиненную ей боль. Но я должен. Мне следует спасти ее. Я не могу позволить ей остаться со мной и разрушить ее красоту. Ее силу. Мне необходимо, чтобы она покинула меня.
— Ты должна уйти, — я стараюсь произнести как можно категоричнее, но мой голос срывается.
— Мне нужно, чтобы ты знал, насколько ты владеешь мной, — кричит она мне, ее голос так громок, что режет слух, но мне плевать. Я тащу ее к двери. Она ударяет меня, оттягивая назад свой кулачок, и снова бьет им по моей грудной клетке. Я чувствую рывок и слышу какой-то щелчок, но не пойму что это такое. Мои глаза взлетают к ее браслету, но он по-прежнему на месте.
— Ты не можешь выставить меня, — говорит она, безуспешно вырываясь, когда мы достигаем фойе.
— Я не позволю тебе, — ее голосу не хватает убедительности и силы.
Слезы текут по ее лицу и падают на мое плечо, разрывая мое сердце от ее боли.
Уже лучше. Лучшее решение. Наконец, я опускаю ее вниз, и она спотыкается, пока прилагает огромные усилия, пытаясь обрести равновесие. Я открываю дверь.
— Уезжай, — говорю я ей, стараясь избавиться от всех эмоций в моем голосе.
— Я люблю тебя, Айзек, — ее голос прерывается от эмоций.
Эти слова из ее уст почти заставляют меня упасть на колени.
Вымолить у нее прощение.
Умолять ее не бросать меня.
Я стою молча, не двигаюсь, не отвечаю.
— Пожалуйста, — говорит она, ее голос дрожит, — пожалуйста, Хозяин.
— Уходи, Катя, — слова вынужденно слетают с моих уст.
Я буду только ее Хозяином. Это все, что я могу обещать ей. Она нуждается в большем. Это единственный способ, каким я могу дать ей больше.
Ее прекрасные губы раскрываются, и вспышка раздражения покидает ее. Боль все еще осталась, но появляется намек на гнев. Удержи этот гнев, мой котенок, так будет легче.
Ей нужно время прийти в себя. Хватаю ключи и выхожу из двери, но прежде чем она уходит навсегда, Катя поворачивается ко мне.
— Я не останусь с человеком, который не хочет меня, — говорит она тихим голосом, полным боли.
Ее широко раскрытые глаза умоляют меня, прося сказать ей все, что я эгоистично хочу высказать.
— Ты не хочешь меня? — спрашивает она с разрушающимся на глазах самообладанием, слезы катятся по ее лицу.
Я так сильно хочу заключить ее в свои объятия и впиться своими губами в ее, чтобы осушить слезы и удержать ее.
Но я не могу так поступить с ней.
Нет, если я действительно люблю ее.
Люблю.
— Нет, — в конце концов, произношу я.
Это слово сложно вытолкнуть из себя, но после того, как оно срывается с моих губ, дело сделано. Катя разворачивается, резко втягивает воздух и направляется прямо к машине. Она не оборачивается. Ни разу. Даже когда садится в машину, она отказывается смотреть на меня.
Мои ноги угрожают выдать меня, в то время как каждый миллиметр моего тела горит от необходимости бежать к ней, чтобы остановить.
Я смотрю, как она уходит от меня.
Я смотрю, как она покидает меня.
И я стою в дверном проеме, ожидая, что вот сейчас осознаю, я сделал то, что лучше для нее. И эта боль оправдана.
Но это слишком больно.
Как только я начинаю закрывать дверь, я вижу, что же сломалось раньше, когда я вел ее, сражающуюся со мной, сюда. Цепь. Моя цепь. Я закрываю дверь и нагибаюсь, чтобы поднять ее с пола. Тонкое серебро с алмазной резьбой переливается, когда я подбираю ее и сжимаю в кулаке.
Я сломал ее.
В тот момент, как мой большой палец проходится по цепочке, у меня перед глазами появляется образ ожерелья моей матери, когда она лежала на холодном, жестком полу кухни.
Почему она все еще лежит? Мое сердце бьется все быстрее и быстрее, но тело становится только холоднее, когда я медленно выхожу из коридора и подхожу к ней. Он ушел, монстр оставил ее после того, как я смотрел, что он проделывал с ней.
Я не знал. Как я мог знать, что на этот раз он убьет ее?
— Мама? — зову я ее шепотом, все еще боясь, что она побьет меня за вмешательство, как обычно она это делала.
Но ее глаза открыты. Они красные, но не так, как обычно. Не от наркотиков. Это кровь. Ее кровеносные сосуды полопались, и ее глаза такие красные.
— Мама? — говорю я громче, когда подхожу ближе к ней.
Ее грудь не двигается. Все также. Так тихо. Стоя рядом с ней на коленях, я смотрю на ее грудь, ожидая, что мама сделает вдох. Перед моими глазами все размыто. Почему я плачу?
Она не мертва. Она не может этого сделать. Я трясу ее за плечи.
— Мама! — кричу я ей, и мое сердце начинает биться быстрее от страха из-за того, что она ударит меня за мой крик и из-за того, что она действительно мертва.
Я трясу ее, но единственный звук издает ожерелье на ее шее, которое я купил ей на все свои деньги. Она надела его сегодня. Она носит его в те дни, как я думаю, когда хочет показать мне, что она любит меня. Она надела его сегодня.