Продавец фокусов
Шрифт:
Я залепила ему хорошую пощечину и опрометью бросилась домой, совершенно не понимая, что случилось с моими глазами, почему все декорации вокруг преломляются как в искривленном зеркале, отчего моим щекам мокро, и откуда на губах появилась соль морского прибоя. Илья так и остался стоять возле детских качелей, потирая щеку и растерянно глядя мне вслед. Луч лунного прожектора освещал его одинокую фигуру. Символом боли и отчаяния казались на снегу резкие тени… Занавес…
Именно горячие слезы и были виноваты в том, что приключилось дальше. Я влетела в подъезд и не обратила внимания на то, что что-то изменилось на площадке первого этажа. Нечто большое и громоздкое заслонило
Какая-то мохнатая лапа опустилась на мое лицо и прикрыла рот и нос. В доме начались сейсмические подвижки, потолок полетел вниз, а стены ринулись навстречу друг другу. Вязкий туман окутал мое тело, и наступила Вселенская тьма. Время закрутилось спиралью и ухнуло в Черную дыру.
Кривые буквы плясали лезгинку, строчки лихо отплясывали гопака. С большим трудом мне удалось утихомирить их, выровнять в прямую линию и понять, что там написано: "… перестанет быть нарицательным.
Я подхожу к самому напряженному моменту повествования. Ночь в Гефсимании… Христос велел Иуде привести стражу в глухой сад за Кедроном, где Учитель часто уединялся с Апостолами. До назначенного часа еще было немного времени. Ученики, осоловевшие после сытного Пасхального ужина, быстро уснули. Иисус позвал Петра, Иакова и Иоанна и отошел с ними в глубь сада. "Душа Моя скорбит смертельно, – сказал Он. – Побудьте здесь и бодрствуйте". Однако тех одолела дремота.
Отойдя "на расстояние брошенного камня", Назарянин принялся молиться.
Но молился ли Он? Слова, которые долетали до учеников, были полны смертной муки. "Авва, Отче, все возможно Тебе! Пронеси эту чашу мимо Меня! Но не чего Я хочу, а чего Ты… Не Моя воля, но Твоя да будет". Отчего так страдал Иисус? Был ли то естественный страх перед физической болью и смертью? Но ведь его побеждали и более слабые. Почему так мучился Человек, все уже давно решивший для Себя? Что-то было такое, отчего Он плакал, въезжая на ослице в Иерусалим, отчего душа Его "была смущена" и отчего ночь в Гефсимании стала для Него настоящей пыткой!
И я знаю, что это было: любовь к женщине! Да! Огромная, всепоглощающая, внезапная, как лавина, она обрушилась на Него, сметая все на своем пути.
Сердце и разум рвали Его душу на части. Первая любовь почти сорокалетнего Мужчины, Который никогда ничего не чувствовал и не делал вполнакала – это, я вам скажу, серьезная вещь!
Он отчаянно не хотел умирать! Он хотел жить, любить и быть любимым, как бы это не звучало банально. Тот, Который говорил: "Я и Отец – одно", хотел земного счастья! Недаром важнейшая Заповедь, которую Он щедрой рукой подарил миру в последние дни Своей жизни, говорит о любви: "Возлюби ближнего своего, как самого себя". Сейчас мы понимаем эту Заповедь в широком смысле слова, но тогда, я уверен, перед Его мысленным взором стоял конкретный человек, которого Он возлюбил. Невозможно представить, каких титанических усилий Ему стоило принять окончательное решение! Вот почему Он сказал Петру, разбудив того под оливковым деревом Гефсиманского сада: "Дух бодр, но плоть слаба".
Дальше все пошло по плану…".
Буквы стали съеживаться, терять четкость и взрываться маленькими бомбочками. На месте взрывов появлялись неоновые цветы. Маленький кусочек времени вынырнул из космической воронки, и Вселенская тьма немного расступилась. В поле моего зрения оказалось пухлое белое облако. На нем, как на лежаке курортного побережья Черного моря, уютно устроился Лаврентий Палыч. Он лежал на спине, заложив передние лапы за голову. Одна задняя лапа была согнута
Лаврентий мечтательно глядел куда-то ввысь, явно наслаждаясь негой и покоем.
– Товарищ Берия, – позвала я его. – Я вижу, Вы самоустранились от решения важных стратегических задач. Мы не можем предаваться ленивому созерцанию темноты в период резкого обострения внутрипартийной борьбы. Наша задача – мобилизовать внутренние ресурсы для достойного отпора неведомым врагам. Каковы будут Ваши предложения?
Лаврентий вынул лапу из-под головы, поковырял когтем между зубами, цыкнул языком и скосил глаза в мою сторону.
– Вся жизнь – борьба, покой нам только снится, – процитировал он. – Вот и нежный мотылек, трепеща в нетерпении крылышками, порхает в сторону лампы накаливания. Не ведая сомнений, он стремится в Геенну Огненную. И ждут его там протуберанцы боли и бесславный конец карбонизированного белкового соединения. Стоит ли ускорять процесс круговорота жизни и смерти? Кому нужен бездумный героизм?.. Не слышу ответа! Ага, Вам нечем крыть, милая Мария Сергеевна! Так послушайте, что я Вам скажу… Рациональный подход к решению многоходовой задачи – вот гарантия победы в рыцарском турнире, где нет правил боя, где коварство и обман – главные добродетели, а подлость возведена в ранг доблести. Более того, скажу я Вам, уважаемая Мария Сергеевна, все так усложнилось, что черное кажется белым, а белое – черным.
Правда и ложь переплелись в таком замысловатом узоре, что даже по внешнему виду, Вы не сможете определить своего противника. Доспехи скрывают фигуру, забрало прячет черты лица. Геральдические знаки на щите покрылись патиной от времени. Тридцать три рыцаря твердой рукой в железной перчатке сдерживают своих закованных в латы коней. Тридцать три рыцаря держат по тяжелому копью, и уперты те копья в надежную опору. Кто из них враг? Стоит ли идти напролом и ломать копья в неравном бою? Не лучше ли отступить, дождаться арьергарда, обойти противника с фланга и ударить в тыл, используя преимущества внезапной атаки? Что скажете, Мария Сергеевна?
Лаврентий перевернулся на живот, вытянул задние лапы и подпер голову передними. Хвост он задрал вверх восклицательным знаком.
– Хм… – растерялась я. – А Вы уверены, Лаврентий Палыч, что противник не выдаст себя неосторожным движением или голосом? Если внимательно присмотреться, то всегда можно отличить друга от врага.
– Ах, молодость, молодость… – покачал он головой. – Как все кажется просто и логично в Вашем возрасте! Вы забываете об иллюзорности трехмерного пространства. Тот, кто владеет тайной оптического обмана, кто подчинил себе мираж фокуса, тот и диктует правила турнирного боя. Позвольте проиллюстрировать мою мысль на примере одного стихотворения уже упоминавшегося однажды поэта, – Лаврентий взбил облако, как подушку, вальяжно развалился на нем в позе тучного этруска и, дирижируя себе передней лапой, начал:
– Гаснет свет. Окончен бал…
Человек ботинки снял.
Снял цилиндр, фрак, живот – Он ему немного жмет.
Отцепил свои часы, Уши, бороду, усы.
И улыбку до ушей Спрятал в ящик от мышей.
Снял копну густых волос.
Положил на полку нос.
И, вздыхая, лег в кровать…
Завтра снова надевать!
Кот подмигнул мне одним глазом, наклонился к краю облака и сделал лапой движение гребца. Белая подушка поплыла плоскодонкой по волнам невидимого потока. Течение подхватило воздушный плот и резво унесло его прочь из моего поля зрения.