Продавец льда грядёт
Шрифт:
Ларри (сардонически улыбаясь). Что это за место? Это ресторан «Нулевой шанс», кафе «Конечная остановка», пивная «Морское дно». Чувствуешь великолепное спокойствие, разлитое в воздухе? Это потому, что здесь — последнее прибежище. Никому здесь не надо заботиться о том, куда идти дальше, потому что им дальше идти некуда. Это их очень успокаивает. Хотя даже здесь они умудряются создать видимость того, что живы, с помощью нескольких безобидных иллюзий об их прошлом и будущем, как ты и сам увидишь, если пробудешь здесь достаточно долго.
Пэррит (уставился
Ларри (скрывая досаду). Я — исключение. У меня, слава богу, больше никаких не осталось. (Резко.) Не жалуйся на это место. Чтобы спрятаться, лучше не найдёшь.
Пэррит. Я этому рад Ларри. Я не очень-то хорошо себя чувствую. Вся эта заваруха на Западном побережье выбила меня из колеи, и с тех пор стало невесело колесить по всей стране, думая, что любой тип может оказаться сыщиком.
Ларри (теперь с сочувствием). Да, весёлого мало. Но здесь ты в безопасности. Полиция эту свалку игнорирует. Они думают, что здесь безопасно, как на кладбище. (Он сардонически улыбается.) И ей-богу, они правы.
Пэррит. Одиноко было как в аду. (Импульсивно.) Ларри! Я был так рад тебя найти! Я всё время себе говорил: «Только бы найти Ларри. Он единственный в мире, кто сможет понять…»
Он колеблется, глядя на Ларри со странным призывом.
Ларри (озадаченно наблюдая за ним). Понять что?
Пэррит (торопливо). Всё, что я пережил. (Глядя в сторону.) Я знаю, что ты думаешь: хватает же у этого типа наглости! Я его не видел с тех пор, как он был ребёнком. Совершенно его забыл. Но я тебя, Ларри, никогда не забывал. Ты был единственным приятелем матери, который обращал на меня внимание и, вообще, знал, что я существую. Все остальные были слишком заняты Движением. Даже мать. А отца у меня не было. Ты, бывало, сажал меня на колени, рассказывал истории, шутил и смешил меня. Ты задавал мне вопросы и серьёзно выслушивал мои ответы. Пожалуй, за те годы, что ты с нами жил, я начал принимать тебя за моего отца. (Смущённо.) Тьфу, какие сопли. Я думаю, ты ничего не помнишь.
Ларри (тронут вопреки собственному желанию). Я прекрасно помню. Ты был серьёзный одинокий маленький паренёк. (Затем злится, что тронут, меняет тему.) Как это они тебя не забрали, когда схватили твою мать и всех остальных?
Пэррит (приглушённым голосом, но с готовностью, как будто дожидался случая ответить на этот вопрос). Меня там тогда не было, а когда я узнал, то сразу лёг на дно. Ты заметил, как хорошо я одет. Так я и одевался, для камуфляжа. Я болтался в бильярдных, игорных домах и борделях — там, где они никогда не стали бы искать террористов, и делал вид, что играю. Главных всех они похватали, так что я думаю, они обо
Ларри. В газетах писали, что их взяли с поличным, что полиция знала о каждом их шаге заранее, и что кто-то внутри Движения продался и донёс.
Пэррит (поворачивается и смотрит Ларри в глаза, медленно). Да, должно быть, так оно и было, Ларри. Так и не выяснилось, кто это был. Может, никогда и не выяснится. Я думаю, кто бы это ни был, он сторговался с полицией, чтобы себя из этого дела выгородить. Им его показания не понадобятся.
Ларри (напряжённо). Не хочется такое думать ни об одном из них, несмотря на то, что я уже давно не поддерживаю с ними никаких отношений. Я знаю, что они безнадёжные идиоты, большинство из них такие же жадные до власти, как худшие капиталисты, на которых они нападают, но я бы мог покляться, что среди них не могло быть ни одного трусливого предателя.
Пэррит. Конечно, я бы тоже поклялся, Ларри.
Ларри. Надеюсь, что он гниёт в аду, кто-бы он ни был!
Пэррит. И я тоже.
Ларри (после паузы, резко). Как ты меня нашёл? Я надеялся, что нашёл здесь место, чтобы уйти на пенсию, где меня никогда не побеспокоил бы никто из Движения.
Пэррит. Я узнал от матери.
Ларри. Я просил её никому не говорить.
Пэррит. Она мне и не говорила, но она сохранила все твои письма, и я нашёл, где она их спрятала в квартире. Я забрался туда как-то ночью, после того, как её арестовали.
Ларри. Никогда бы не подумал про нее, что это женщина, которая хранит письма.
Пэррит. Я бы тоже не подумал. В матери нет ничего мягкого или сентиментального.
Ларри. На последние её письма я так и не ответил. Последние пару лет я никому не писал, ни ей, ни кому-либо ещё. Я потерял охоту поддерживать связь с миром или, вернее, позволять ему досаждать мне своим жадным безумием.
Пэррит. Странно, что мать так долго поддерживала с тобой связь. Когда она с кем-нибудь порывает, то порывает навсегда. Она всегда этим гордилась. И ты знаешь, какие чувства она испытывает по отношению к Движению, — как миссионер по отношению к религии. Любой потерявший веру для неё не просто мёртв; он Иуда, которого следует сварить в масле. Однако тебя она вроде бы простила.
Ларри (сардонически). Не волнуйся, не простила. Она писала, чтобы меня обличить и попытаться заставить меня раскаяться и снова уверовать в единую праведную веру.
Пэррит. Почему ты ушёл из Движения, Ларри? Из-за матери?
Ларри (вздрагивает). Не пори чушь. С чего ты это взял?
Пэррит Нет, ничего, только я помню, как ты с ней ужасно поругался перед тем, как ты ушёл.
Ларри (с неприязнью). Ты помнишь, а я нет. Это было одиннадцать лет назад. Тебе было всего семь лет. Если мы и поспорили, то только потому что я сказал ей, что убеждён, что Движение — просто красивая розовая мечта.