Продавец снов
Шрифт:
А еще был зеленый - путешествия: проснуться в любой точке земного шара и всю ночь бродить по новым местам, узнавая, удивляясь. И голубой - для любви: присниться конкретному человеку, да так присниться, чтобы он влюбился, искать начал и нашел обязательно в ближайшее же время. И розовый - вот уж совпадение!
– для "сбычи мечт": чтобы проснуться в самой-самой заветной мечте и вдруг понять, что она сбывается. И синий - для познания прошлого: вернуться в тот момент, когда совершил ошибку, пережить его заново и заметить, где дров наломал, и понять, как исправить, даже спустя годы. А еще был фиолетовый - будущее подглядеть и запомнить. А еще был...
–
– я кинула на радужный пузырек.
– О, это - тайна!
– снова заулыбался продавец снов.
– Это, красавица, одно из многих - как рулетку крутанешь: или семью повидаешь, или в путешествие угодишь, или любовь свою...
– Сколько?
– вырвалось у меня.
– А когда ты в последний раз сон видела?
– он вдруг стал серьезным, в сияющих голубых глазах заштормили серые грозы.
– И когда в последний раз видела такой сон, чтобы проснуться и услышать собственное сердце - радостное ли, возбужденное ли, испуганное ли? Когда, красавица?
Я неопределенно пожала плечами и отвела взгляд. Давно. Даже не помню, когда. Очень давно - кажется, в другой жизни...
– Забирай, - "профессор" протянул мне радужный пузырек.
– Я не торгую снами. Не совсем торгую то есть...
– снова заулыбался.
– Торгую да не совсем. Найдешь меня... позже. И расскажешь, что видела. У меня фантазии порой не хватает, и я иногда использую чужые образы. И это плата. Берешь?
Я тоже улыбнулась, и длинный узкий шестигранный пузырек невесомо лег в ладони. Пульсирующий, точно живой, греющий пальцы ускользающим осенним теплом, пахнущий почему-то имбирным пряником...
– Как я вас найду... Фёдор Платонович?
– я спрятала пузырек во внутренний карман ветровки.
– Поймешь, Юстина, - продавец подмигнул, - найдешь, Юся. Найдешь.
Я не успела удивиться: меня оттерла сухоньким плечиком очередная хрестоматийная старушка в черном пальто и шляпе, и запела, гнусавя, что-то про умершую лет сорок назад любовь и про "как бы повидаться-то с ним, Феденька, родненький?..". Продавец опять исчез под прилавком, а я отправилась прочь из парка. Быстро и до дома - остановок пять пешком, в солнечной осени, в мечтах - в кои-то веки в мечтах...
Пузырек приятно грел и, казалось, мурлыкал что-то про себя - тихое, нежное. Так мама пела на ночь, поняла я неожиданно, спеша по шуршащей, пламенно-рыжей мостовой мимо зеркальных магазинных витрин. Прижала руку к внутреннему карману и услышала, эхом в ушах, в вихре мыслей: "Спи, моя малютка, сладким сном усни, спи да спи, до утра, до лучей зари, и не бойся ночи– ночь всего мудрей, спи, дочурка, дочка, засыпай скорей..." И, сердце, пропустив удар, забилось гулко, тревожно. Мама далеко, и так же далеко - детство, уютная ночь под ее пение, на ее мягком плече, с ее запахом ландышей и тихим, высоким голосом... Она не знала ни одной колыбельной или сказки - ей некогда было читать, только работа круглосуточно, пока дети маленькие, а отца нет, и она каждый раз что-то придумывала - сочиняла за минуту и слова, и мелодию - и пела, пела, пела, пока я не засыпала...
И, подходя к дому, я поняла, что хочу увидеть во сне. Не путешествие, не любовь, не будущее... Прошлое. Уютное, спокойное и защищенное. Где зимняя тьма пахнет
Мое убежище - старая серая кирпичная пятиэтажка, последняя из шести домов-близнецов, со всех сторон окруженная старыми желтыми березами. Асфальт в ямах, разбитое крыльцо с провалившейся средней ступенькой и пучками желтой травы, чахлый кустик на балконе третьего этажа, ржавые качели и остатки песочницы в небольшом дворике. И, не дойдя до своего подъезда, я остановилась в нерешительности.
Под ядерно-красной осиной - рукодельная лавка: на косых бетонных блоках сучковатая неопрятная доска. И сидящий на ней такой же сучковатый и неопрятный дед. Местный юродивый с первого этажа. Длиннобородый, патлатый, в вонючей старой телогрейке и безумными бельмами слепых глаз. Викентий Игоревич в прошлом, а сейчас - Викушка. Говорят, интеллигентом был, инженером солидным и уважаемым, пока на него донос "добрые" люди не настрочили - то ли из зависти на трёхкомнатную квартиру от государства, то ли на успешную работу, то ли на красавицу-жену... Он исчез на пятнадцать лет, а потом появился - но уже слепым и невменяемым. Его страна к тому времени перестала существовать, жена ушла к другому мужчине, дети выросли да разъехались, и он коротал свой век на лавке в обществе облезлого кота, ворча и почесываясь. И я юродивого, прямо скажем, побаивалась - со дня моего приезда дед странно на меня реагировал. Как и его кот.
Вот и сейчас он высунул полосатую морду из-под куртки и дико зашипел. Я невольно попятилась. И Викушка поднял голову, повращал слепыми зенками да как зашипит в тон коту:
– Опяа-а-ать?! Яви-и-илас-с-сь! А ну с-с-сгинь, нечисть!.. Отродье адово! От найду я на тебя управу, от погоди у меня!
– и зашарил под курткой судорожно, выуживая потертый крестик.
– Сгинь! Сгинь, пропащая! От погоди, от уйму я тебя, от... Пропади ж ты пропадом!..
– и юродивый едва не свалился с лавки, когда кот вывернулся из его рук и сиганул в подвал.
Дед кое-как встал и поковылял, ругаясь, к зияющему подвальному окну, а я живо прошмыгнула мимо и скрылась за рассохшейся подъездной дверью. И перевела дух. Пронесло... Совсем спятил, ненормальный...
Облезлые стены подъезда украшала плесень, потолок шел буро-желтыми пятнами, на ступеньках - многочисленные разноразмерные следы, проступающие сквозь толстый слой грязи, в разбитых окнах заунывно пел ветер. И, соответственно, запах. Дом, построенный в пятидесятых годах прошлого века, ни разу толком не ремонтировался, и в подвалах давно прорвало трубы, и крыша текла нещадно. И жить было почти невозможно. Почти. По одним сведениям, дом таки вошел в программу капремонта, а по другим - шиш туда войдет, потому что место - в центре города, и землю тихой сапой давно продали под будущий мега-молл. И теперь выживали последних жильцов. Только шиш им, да.
Я неспешно поднялась на четвертый этаж и остановилась у своей квартиры. Старая, сваренная как попало железная дверь с грубыми ржавеющими швами, крупный зев замка, провода вместо звонка... Грубая рука резко схватила меня за локоть, и я, испуганно взвизгнув, покачнулась на ступеньке. Викушка крепко стиснул мое плечо и сипло закаркал:
– Выбрось, дурёха, слышь? Выбрось то, что с ярмарки принесла! Тварь ты нечистая, уй, бесовская гнусь, но не злая! Пока - не злая. Не пей гадость, слышь, чё говорю?