Продавец специй

Fuchs Alex

Передо мной был тоннель и навстречу мне неслась трехглазая морда поезда. Я закричал и вылетел насквозь, минуя свод. Стоя на безбрежном поле по шею в голубых цветах, я смотрел в нежно-лазурное небо, которое начало приобретать сизый оттенок. Внезапно набежали пурпурные тучи, а голубые цветы съежились и обернулись бурыми головками мака. Трава утратила зелень и высохла, шумя под порывами суховея. Меня засасывала земля и, посмотрев под ноги, я обнаружил, что стою на языке огромной черепахи, чей клюв был украшен россыпью неоновых лампочек. Она захлопнула пасть, и я растекся, съеденный прозрачными гигантскими тараканами, которые с хлюпаньем

втягивали мое жидкое тело. Я видел, как мои глаза и зубы перевариваются в их кристальных розоватых желудках. Тараканы соединились, и я стал громадной саранчой. Расправил крылья и полетел пожирать голубые цветы, превращенные в опиумные кувшины. Я грыз их тела, похожие на младенцев. Они, не смея кричать, лишь умоляюще смотрели карими глазами, из которых тек маковый одурманивающий сок, моментально застывая и темнея. Меня распирало от их горя, и я лопнул, брызнув миллионами зеркальных осколков. Пришел страшный лавочник и собрал все, не пропустив ни одного, сложил в ступку и измельчил в пыль. Опустил пальцы в чашу, и из-под его ногтей брызнула кровь, он смешал ее с моим прахом и, вытянув губы, выпил. Я стал его ребенком. Крепко держась за пуповину, боялся выйти во внешний мир, подгоняемый схватками, подобными землетрясению. Уродливый продавец сунул руку во чрево, и я, брыкаясь, попытался вжаться в стенки, кутаясь, как в плащ, в плаценту, надеясь скрыться от него, вездесущего. Но он нащупал меня и извлек из цилиндра за длинные уши, как кролика. Показал меня нетопырям в зрительном зале, и они одобрительно оголили свои телескопические члены. Я завизжал и исчез. Факир хлопнул в ладоши и нашел меня, затаившегося в складках своего плаща. Я, одетый как денди, пляшу на арене цирка. Обезьянка со старушечьим, грустным лицом. Злой волшебник поднял меня на руки и, прижимая к себе, понес вон к колышущейся, живой кровати. Он уложил меня и спел колыбельную. Я глянул на свое голое тело и не узнал его: откуда эти круглые, женские груди и бедра? Я — наложница Фатьма, и он мой господин. Я сладко улыбаюсь и маню его к себе.

Страшный продавец садится рядом и протягивает мне жестяную кружку. Ажурный полог трансформируется в зеленый брезент палатки, а роскошная кровать — всего лишь матрас.

12

Жадно пью обжигающий зеленый чай. Лавочник гладит меня по нещадно гудящей голове. Солнце жжет обгоревшую кожу. Ноют мышцы, а шея будто сломана. Продавец похлопывает меня по плечу: мол, лежи, отдыхай. Я расслабленно прикрываю глаза. Вечером смог подняться. Весь день не мог отдохнуть из-за сонма голодных мух, теперь их сменили комары. Я на ослабленных ногах подполз к костру. Страшный лавочник протянул мне миску с жареной картошкой и полбанки тушеного мяса. Я вяло съел эту еду, которой дома побрезговала бы даже собака. Мой спутник погладил мою спину — проверил, болит ли? Я не реагировал. Тогда он, удовлетворенно кивнув, исчез в палатке, возникнув вновь с предметами вчерашней экзекуции. Я покорно позволил перевязать свою руку. С каким-то отупением смотрел, как он вводит в меня блестящее жало иглы, а вынимает клюв аиста, и отбрасывает голову птицы в сторону, где на нее жадно набросились ее сородичи. Я даже понимал, кто из них мать, кто брат, кто сестра бедняги. Они остервенело, выклевывали глаза мертвого собрата, терзая белые перья и окрашивая их в алое. Продавец специй протянул мне клешню и взял меня за руку, которая чудесным образом стала морской черепашкой. Вокруг плыл розовый туман и температурная вяло-текучая музыка. Я вдохнул розоватую дымку, превратился в лягушку, и грустно попрыгал прочь к сахарному замку. Войдя в его

чертоги, я раскрутил лассо собственного языка и неудачно прилип к стене. Скосил глаза и увидел, как мои лапы покрываются белой, кристаллизующейся глазурью. Пол поплыл, а дворец начал заполняться молоком. Я утонул и лег на дно серебряными сережками и монетками мониста. Молоко закипело, а я, сплавившись в один кусок, запульсировал сердцем умирающего тигра. Вылетел вместе с рвотными массами изо рта, перегнил и вырос травой. Зацвел, улыбаясь середкой ромашки. Пришел ребенок и радостно сорвал меня, беззвучно кричащего, поднес букет к лицу и хищно оскалился. Я, упав, стал яйцом белой гусыни; вышел из нее и остался лежать на сене. Лавочник укрыл меня одеялом. Я отчаянно колотился в стенки, силясь разбить скорлупу и вылупиться, но так и не смог, задохнувшись в переплетении паутины, пахнущей базиликом.

Ночью у меня случился приступ несварения желудка. Скорее всего, я отравился тушенкой. Вышел из палатки и долго сидел в траве, глядя на белое от звезд небо. Во время третьего похода меня застал за непристойным занятием рассвет. Серые сумерки розовеют, желтеют, и голубое небо взрывается великолепием золота под оглушительный аккомпанемент птичьих криков и жужжание мух. Вдалеке мычит корова, лают тощие псы. Мой спутник варит корки граната и вишневые листья, заставляя пить это варево вместо чая. О том, чтобы рисовать в этот день, даже думать больно.

13

Неделя прошла по стандартному режиму: завтрак, косяк, река, обед, кальян, пейзажи, ужин, укол, сон и вновь по одному заведенному кругу. Все это до жути напоминало растрескавшуюся, древнюю карусель, скрипящую ржавым механизмом и мелькающую облезлыми лошадками. Все кончилось внезапно — я встретил Черную Вдову, и она поцеловала меня. Страшный лавочник рассек мою стопу ножом и принялся пить мою кровь, сплевывая ее на рыжую траву. Она лежала мерзкими, пенными пятнами. У меня замерзли ноги и стали отниматься. Страшный человек взвалил меня, ледяного и обмякшего, к себе на спину и побежал к кишлаку. Там меня, почти мертвого, истекающего холодным потом, погрузили, как мешок, на коня и отвезли на станцию. Туда прилетели врачи на вертолете, вызванные моим спутником. Доктор, больше похожий на пастуха, но, тем не менее, знавший свое дело, сделал мне блокаду. Я уснул на скамье диспетчерской, а проснулся в гостиничном номере столицы.

Утром отправился в лавку — прощаться. Дверь была открыта, и я вошел в душистый полумрак. Продавец стоял у прилавка и пересыпал из мешка в тазик кунжутные зерна. Закончив, он повернулся ко мне, сев на пол, пригласил расположиться рядом. Достал дешевую зеленую зажигалку и пачку папирос, из которой достал один забитый патрон. Дым ударил мягкими молоточками в мой затылок. На моих глазах выступили слезы, когда мы слились в поцелуе, разделенные белой палочкой папиросы. В пустой черепной коробке звучала музыкальная заставка Microsoft Windows. Я плакал, уткнувшись ему в грудь. Кажется, это длилось бесконечно. Отняв меня от груди и пристально глядя мне в глаза, он сказал:

— Сен кочибнетвасанми?

— I'll return.

— Сен хеч качон кайтмайсан — произнес страшный человек и протянул мне пачку и спичечный коробок. — Сен хеч качон бу донни эколмайсан, лекин уни кулинга сакла — а потом помог подняться и вытолкнул вон. Я заметил отчаяние в его бездонных глазах, хотя, может, мне это лишь показалось.

В салоне самолета я достал коробок и заглянул в него. Там были конопляные и маковые зерна.