Продажная шкура

Батчер Джим

— Тогда кой черт ты при любом удобном случае пялишься на голых девок, — заметил я, — но не на голых мужиков?

— Это исключительно эстетические предпочтения, — безмятежно отозвался Боб. — В том, что касается внешних художественных достоинств, женщины на порядок круче мужчин.

— А еще у них есть сиськи, — добавил я.

— А еще у них есть сиськи! — радостно подтвердил Боб.

Я вздохнул и, зажмурившись, устало потер виски.

— Так ты говоришь, Перевертыши — полубоги?

— Ты пользуешься

английским словом, которое не совсем точно описывает эти существа. Большинство Перевертышей — просто люди. Могущественные, опасные, часто съехавшие с катушек, но люди. Они наследники традиций и обычаев, которым алчных смертных обучили настоящие нааглоши.

— Настоящие? Вроде Страшилы Волосатого?

— Он-то не подделка, ага, — согласился Боб, и голос его разом посерьезнел. — Если верить отдельным преданиям навахо, нааглоши начинали как посланники Священного Народа, когда тот учил смертных Благословенному Пути.

— Посланники? — переспросил я. — Вроде ангелов?

— Или вроде тех типов в Нью-Йорке на мотоциклах, — поправил меня Боб. — Не все курьеры созданы одинаковыми, мистер Дающий-Заурядные-Определения. Так или иначе, настоящим посыльным, нааглоши, полагалось уйти вместе со Священным Народом, когда те покидали мир смертных. Однако некоторые не ушли. Они остались здесь, а их эгоизм и бахвальство извратили ту силу, что дали им Священные. И вот вам Страшила.

Я хмыкнул. Выданная Бобом информация смахивала на анекдот, из чего следовало, что время и поколения рассказчиков запросто могли исказить ее. Не исключено, что узнать объективную истину об этом вообще уже невозможно — впрочем, неожиданно большой процент подобных преданий дошел до нас почти нетронутым; во всяком случае, у народов с давними традициями устного рассказа — вроде индейцев юго-запада Америки — дело обстоит именно так.

— Когда это произошло?

— Трудно сказать, — признался Боб. — Навахо относятся ко времени не так, как большинство смертных, что делает их, пожалуй, умнее остального вашего обезьяньего племени. Но скорее всего в доисторические времена. Несколько тысячелетий назад.

Блин.

Несколько тысяч лет жизни означают несколько тысяч лет накопленного опыта. Из этого следовало, что Страшила хитер и умеет приспосабливаться. Старина Перевертыш просто сгинул бы, не обладай он этими качествами. В моем воображаемом рейтинге он сразу поднялся с «очень крутого» до «невероятно, чертовски крутого».

Однако брат мой оставался пока у него, а значит, это ничего не меняло.

— Как думаешь, нет никакой серебряной пули, которой мы бы могли одолеть его? — поинтересовался я.

— Нет, босс, — тихо ответил Боб. — Мне очень жаль.

Я поморщился, убрал следы моих позорных поисковых заклятий и начал подниматься по лестнице. Уже почти у самого люка, я задержался.

— Эй, Боб.

— Ну?

— У тебя никаких соображений насчет того, почему, когда кто-то из чародеев убивал Ла Фортье, никто из них не воспользовался магией?

— Потому что люди тупицы?

—

Чертовски странно все это, — буркнул я.

— Иррациональность естественна, — возразил Боб. — Начнем с того, что чародеи вообще неуравновешенны.

С учетом того, как обстояла в последние годы моя жизнь, я не очень-то мог с ним спорить.

— Из этого кое-что следует, — сказал я.

— Правда? — удивился Боб. — И что же?

Я устало тряхнул головой.

— Скажу, как сам пойму.

Я вернулся в гостиную — точнее, поднялся в нее через люк. Люк у меня хороший, массивный, так что звуки из лаборатории наверх почти не проникают. Люччо наглоталась болеутоляющих и спала у меня на диване — она так и вырубилась, лежа на спине, без подушки. Я прикрыл ее легким одеялом. Рот у нее чуть приоткрылся, и от этого она казалась совсем хрупкой, еще моложе, чем ее нынешняя внешность. Молли сидела в кресле, рядом с которым горело несколько свечей. Она читала роман в бумажной обложке, не открывая его до конца, чтобы не хрустнула склейка. Умница.

Я прошел на кухню и соорудил себе сандвич. При этом я вдруг сообразил, что сандвичи мне изрядно надоели. Надо, надо, наверное, научиться готовить или еще чего.

Пока я стоял и жевал, ко мне подошла Молли.

— Эй, — окликнула она меня шепотом. — Вы как?

Сразу по моем возвращении из Шато-Рейт она помогла мне перевязать ссадину на башке, так что теперь я щеголял в подобии кособокого тюрбана. Я ощущал себя флейтистом из классического «Духа 76 года» Уилларда.

— Пока цел, — отозвался я. — А как они?

— Спят обдолбанные, — сказала она. — У Моргана температура поднялась на полградуса. Последняя упаковка антибиотиков почти закончилась.

Я стиснул зубы. Если я не доставлю Моргана в больницу, и быстро, он умрет так же верно, как если бы до него добрались Совет или Страшила.

— Может, ему компресс со льдом сделать? — тревожно спросила Молли.

— Не надо пока. Только если температура подскочит до ста четырех [2] и будет держаться, — ответил я. — Вот тогда жар станет для него опасен. А пока организм делает то, что ему полагается делать — борется с инфекцией. — Я проглотил последний кусок сандвича. — Кто-нибудь звонил?

2

По Фаренгейту. 40 градусов Цельсия.

Она достала страничку из блокнота.

— Джорджия. Вот больница, в которой лежит Энди. Они пока там, с ней.

Я поморщился и взял листок. Если бы я сто лет назад не пустил Моргана на свой порог, его бы уже не было в Чикаго, Страшила не преследовал бы меня в надежде выйти на него, Энди осталась бы цела, а Кирби — жив. А я даже не позвонил, не узнал, как она.

— Как она?

— Они до сих пор не знают, — сказала Молли.

Я кивнул:

— Ясно.