Продолжение Дон Жуана

Радзинский Эдвард Станиславович

Лепорелло (кивнув на звонящий телефон.) Что все это значит, сударь?

Д. Ж. (совсем сонно). Я сам сообразил это только в семнадцатом веке… нет, даже в восемнадцатом, когда я был Казановой. Короче, все, кого я любил, не умирают.

Лепорелло (в ужасе). Как — все?!

Д. Ж. (виновато ). Да, они рождаются вновь и вновь, но под другими именами, даже с другими лицами. Но я их всегда узнаю по взгляду: завороженный, грезящий взгляд, будто опрокинутый

в себя… Они вспоминают… Они не могут забыть любовь Дон Жуана, ночь Дон Жуана… И они живут опаленные, с этим взглядом, и вечно ждут. И стоит мне объявиться на свете — они устремляются мне навстречу… Сейчас они, должно быть, тоже уже собираются.

Лепорелло (задрожал). Куда… собираются?

Д. Ж. Ну и отупел ты, братец, за двести лет. Сюда собираются! (Декламируя.) „И они идут на свидание с Дон Жуаном, с Парисом, с Казановой — кто с кем, каждому свое“.

Лепорелло (бросился к окну, взглянул вниз и в ужасе отступает). Сударь! Там толпа!

Д. Ж. (подойдя к окну). Ну разве это толпа… Толпа еще соберется. (Скучно.) Мои любимые! Мои прекрасные! Я, как полководец, собравший ветеранов… „Прощайте, вы, пернатые войска…“

Лепорелло. Надо бежать. Пока не поздно! Скандал на мази, я чувствую!

Д. Ж. Я не могу бежать, Лепорелло, ты знаешь. У нас здесь осталось главное…

Лепорелло. Вы о чем, сударь?

Д. Ж. Не притворяйся, мерзавец! Ты понял.

Лепорелло (торопливо). Я ничего не понял! Вы послали меня к маркизе де Тариф! Все! Я иду! Адью!

Д. Ж. (дрожащим голосом, указывая на портрет, прикрытый холстом). И все-таки, Лепорелло, кто там?

Прыжком он бросается к холсту. Лепорелло тоже прыжком, ловя последнее мгновение, прикрывает ему дорогу. Они борются.

Лепорелло. Это не она!.. Клянусь!., д. ж. (истошно). Уйди, убью мерзавца!

Отшвыривает Лепорелло, сбрасывает покрывало с портрета.

О, боги! Елена! Я так и знал!

Лепорелло. Это… Елена?! Ха-ха-ха!

Д. Ж. Прекрасная Елена…

Лепорелло. Это Прекрасная?! Хо-хо-хо! Да это же наша сотрудница! Ой, надорву животик! Елена?! (Кричит.) Я перепутал! Вы — не Дон Жуан! Вы — Дон Кихот! Вам Санчу Пайсу нужно!

Д. Ж. (разглядывая портрет). А я давно постиг тайну Дон Кихота. Сервантес говорил, что записал книжку со слов безумца в смирительной рубашке по имени Дон Кихот. А это не был безумец, это был, как и я, рыцарь, явившийся в мир через сотни лет после своих подвигов и узнавший в посудомойке свою Дульсинею. (Кричит.) Елена! Ее носик! Как это было пленительно — увидеть среди идиотски правильных греческих носов вот этот легкомысленный, будто подмигивающий солнцу носик! Ты узнал этот носик? (Замахнулся.)

Лепорелло. Узнал, узнал.

Д. Ж. А стан? Этакая девочка-рюмочка… Ну, стан ты хотя бы…

Лепорелло. Узнал… узнал.

Д. Ж. Решено! Немедля!

Я пишу ей письмо, а ты отнесешь. (Пытаясь прийти в экстаз.) Неужели она будет моею? Всю жизнь! Это божество!

Лепорелло (отойдя на безопасное расстояние). Нет, сударь…

Д. Ж. Не понял?

Лепорелло. Я не могу отнести ей ваше письмо… То есть могу, отчего не отнести, и отнес бы! Но посудите сами. Ну, в прошлые времена — слуга принес письмо. Это было ежу понятно. А сейчас — припрусь я, и она подумает, что вы дебил, инвалид. Подумайте о впечатлении!

Д. Ж. Но иначе нельзя.

Лепорелло. Почему, поинтересуюсь.

Д. Ж. Видишь ли, я сам постиг это только в тысяча шестьсот шестьдесят третьем году в Париже. (Продолжает писать.) Ты помнишь, у меня был приятель — Шарль Лебрэн, ну, первый живописец короля…

Лепорелло. Ну, еще вы соблазнили его сестру, а он меня бил палкой…

Д. Ж. Разве?.. Очаровательный был человек. И какие прелестные картины писал про любовь, каким успехом они пользовались у женщин! И вот однажды мне пришла в голову гениальная мысль: я пошел к этому Лебрэну и попросил открыть, как он достигает на лицах мужчин того выражения любви, которое столь пленяет милых дам. За десять луидоров он открыл мне. Оказалось, Лепорелло, прежде всего надо обратить внимание на глаза. Глаза влюбленного должны быть умеренно раскрыты, белок при этом яркий и блестящий, зрачок все время неотрывно смотрит в сторону предмета страсти. Все остальные черты сладкие от дыхания почтительной любви: рот приоткрыт немного, губы — влажные от нежных паров любви, поднимающихся от сердца… (Все это он изображает на лице.) Ну, как?

Лепорелло. Прелесть!

Д. Ж. Можно устоять?

Лепорелло. Ни за что.

Д. Ж. Но чтобы изобразить такое, мне надо привыкнуть к предмету страсти. Но ты же помнишь, в первое время я всегда изнемогаю от любви: я горю! И когда я вижу ее — страсть захлестывает, лицо сведено судорогой, глаза пылают, рот горит, зрачок блуждает… а она — что? Пугается! И поэтому в первое время я могу лишь прохаживаться в сторонке, постепенно привыкая. И оттого я вынужден из века в век посылать сначала тебя! И оттого я не могу без тебя!.. Но вскоре страсть гаснет — и я уже легко могу изобразить на лице то выражение нежной любви, которое так ценил живописец Шарль Лебрэн. (.Протягивает Лепорелло письмо.) Получив письмо, она никогда не скажет: „Ах, какое умное письмо он мне написал“, но всегда отметит умиленно: „Он написал мне целых десять страниц“.

Лепорелло. Нет! Нет! Я не могу идти! Все равно не могу! (Отскакивая.) Не бейте! Умоляю!.. Я объясню! Я все объясню! Я мог бы пойти! Отчего ж не пойти! Но я не могу… потому что… потому что… только стойте там… (Кричит.) Она занята! В ее сердце другой!

Д. Ж. Ну?

Молчание.

Как — это довод?! Безмозглый тупица! (Он гонится за Лепорелло.) Три тысячи лет он изучает женщин бок о бок со мною — и ничего не запомнил! Только одни побои! (Схватил его.) Женское сердце?..