Продолжение путешествия (Бабушкин сундук - 2)
Шрифт:
Мой покойный супруг считал трусость самым непростительным человеческим грехом, справедливо полагая, что именно благодаря ей человечество совершает львиную долю всех подлостей и преступлений. И само это мерзкое, трепещущее на кончике языка слово в те времена вызывало у меня едва ли не физическое отвращение.
Можно сказать, что я всю жизнь боялась собственного страха. А временами это становилось чуть ли не навязчивой идеей. И стремление доказать себе собственное бесстрашие зачастую приводило меня в весьма неприятные ситуации. Но должно было пройти много лет, прежде чем я научилась отличать трусость от обыкновенного благоразумия...
Но весной 1857 года мне едва
Короче говоря, я решила остаться в Саратове. И не просто не покидать этих мест, но и приложить все усилия, чтобы отыскать следы беглянки.
Была у меня еще одна причина, из-за которой я не могла оставить это событие без внимания. Результаты расследования, которыми я еще несколько дней назад так гордилась, неожиданно перестали удовлетворять меня.
Теперь, после того, как я отдохнула и пришла в себя после пережитого, я поняла, что последние дни своего расследования находилась в весьма странном для меня болезненном состоянии. Можно даже сказать, что разум мой был затемнен. Частично виной тому была нога, которую я так неудачно вывихнула в самый разгар событий. Но не только.
Тогда я еще не умела остужать разгоряченную погоней голову, и тем самым приводить в порядок свой мозг и нервную систему. Позже я определила бы это состояние, как патологическое. Но тогда мне казалось, что оно работает мне на пользу.
Нет, господа, я ошибалась. Сыщик обязан иметь на плечах совершенно холодную голову, как бы не трепыхалось у него сердце по поводу содеянного преступником деяния.
И снова моя тетушка опередила свой век. За несколько десятилетий до "железного Феликса" произнеся его самую знаменитую фразу почти слово в слово. Правда Дзержинский, насколько я помню, относил эти слова к работникам ЧК, но кто такой чекист, особенно в двадцатые годы? По сути тот же сыщик. Это уже в тридцатые годы они сменили "ориентацию"...
Но тетушка моя ничего этого, слава Богу, не застала, поэтому извиняюсь за это излишне современное на этих страницах размышление.
Наверное, самое время сейчас подробнее рассказать о тех событиях, которые я упомянула вскользь на первых страницах. Причем, уже в том виде, в котором они представлялись мне неделю спустя после моего возвращения. Со всеми промахами и не всегда логичными выводами из тех фактов, что мне удалось раскопать. Потому что в тот день, когда я узнала о побеге Люси, я уже сильно сомневалась в доброй половине своих скоропалительных выводов, многие события уже рисовались мне в ином свете, и сама себе я уже не казалась такой умной и талантливой ищейкой. Короче говоря, дело, которое еще несколько дней назад я считала законченным, теперь вызывало у меня не намного меньше вопросов, чем в самом начале пути.
К этому времени собранная мною информация не столько удовлетворила мою любознательность, сколько открыла передо мной горизонт непознанного. Так крестьянин, проживший большую часть жизни в своей деревне, в убожестве своем полагает, что мир достаточно прост и понятен, но однажды, поднявшись на ближайший косогор, открывает для себя такую огромность и необъятность внешнего мира, что переживает это событие как самое сильное потрясение в жизни.
Вот и для меня это первое в жизни расследование явилось той горкой, за которой передо мной открылись иные горизонты. Выросшая в тепличной атмосфере дворянского гнезда и закрытой школы, я до двадцати с лишним лет сохранила довольно превратное представление о реальности. Закоренелые преступники рисовались мне в весьма романтическом свете, под стать британскому Робину Гуду, а окружающие меня люди и
Я умудрилась сохранить подобную наивность, несмотря на то, что к этому времени несколько лет прожила бок о бок с человеком, который знал преступный мир не понаслышке, являясь главным следователем уголовной полиции в далеко не самой спокойной в России губернии. Но только теперь, столкнувшись лицом к лицу с человеческой злобой, патологическим сладострастием и равнодушием к чужой боли, я стала по крупицам осваивать пространство того мира, с которым по воле судьбы оказалась связанной на всю жизнь. И молила Господа только об одном - не потерять в этой обстановке веры в Человека, внушенной мне родителями и воспитателями в детстве, и потеря которой для меня была бы равносильна нравственной смерти. И к счастью мне это удалось.
Я пишу эти строки несколько десятилетий спустя после описываемых на этих страницах событий, и за долгую свою жизнь навидалась всякого. Бывали моменты, когда вера моя подвергалась суровому испытанию... но Господь исполнил мою молитву - с его помощью я по-прежнему верю в людей, хотя и знаю их далеко не с лучшей стороны.
Но, однако, вернемся к нашим баранам, то бишь тем событиям, что предшествовали моему возвращению в Саратов. Волею случая мне удалось восстановить ход событий, которые в конечном итоге привели к смерти моего мужа и его близкого друга. Главным виновником трагедии, как я уже сказала, был родной дед Люси - жалкое шутовское подобие шекспировского Ричарда. Даже его прозвище происходило от имени этого знаменитого театрального злодея, хотя и вывернутое наизнанку, лишенное всякого величия и благородства. Личарда, так его звали, был некогда крепостным актером. Приобретенный или выигранный в карты своим новым хозяином, он стал проклятием и причиной гибели всей его семьи.
***
Рис.5. Неплохо бы воскресить здесь образ Личарды - не помню, был ли его портрет в первом томе, но если был, то должно быть сохранено портретное сходство.
***
В силу врожденной ли порочности, или благодаря парадоксальному воздействию шекспировского гения, человек этот задумал невероятное. Он возмечтал не просто стать свободным человеком, но и, погубив своих хозяев, занять их законное место и завладеть всей их собственностью, то есть стать полноправным помещиком. Вот уж действительно, из грязи да в князи.
Вся эта история напоминала бы нелепый фарс, если бы последствия ее не были так ужасны.
Действуя с дьявольской хитростью, он уничтожал каждого, кто вставал на его пути. Его излюбленным орудием убийства стал яд, и в этом тоже обнаруживался так сказать "шекспировский след".
Личарда воплотил в себе все отрицательные черты не только короля Ричарда, но и целого ряда шекспировских злодеев. Так, например, он состоял в связи с собственной дочерью и только чудом не стал отцом собственной внучки. А настоящего отца девочки, насколько я понимаю, собирался использовать в качестве очередной жертвы. Так я считала еще недавно, хотя теперь у меня были по этому поводу большие сомнения.
Его дочь, по-видимому, была достойной ветвью больного генеалогического древа, но ее уже давно не было в живых, и я могла судить об этом только по слухам. Но все ее дурные наклонности нашли достойное отражение в третьем колене этого проклятого Богом рода. Я имею в виду внучку Личарды, которую бедный Павел Семенович Синицын имел несчастное заблуждение считать своей дочерью едва ли не до последнего дня своей жизни. Ту самую женщину, что убежала из хвалынского каземата, и чьей мести я могла ожидать теперь в любой момент.