Продолжение следует, или Воронежские страдания
Шрифт:
Но все-таки ощущение от крика Василия Савельевича было нехорошее. Это как валить с больной головы на здоровую. Всегда найдется крайний. Вот и тут…
Гундорин вернулся к столу и оглядел пацанов. Те сидели возбужденные, глядя на тех девчонок с парнями. Устраивать очередную заварушку в планы Влада не входило, да тут, рядом, и ментов полно, и начальник приказал недвусмысленно, чтобы он убрал временно ребят с глаз, и те не маячили тут своими «косухами». Ну что ж, тактически, наверное, это правильно.
А девки? Да ничего особенного, обычные телки, в другом месте и не глядел бы. Просто место тут такое, избранное, каждый новый сразу заметен… А черные парни эти, знал уже Влад,
И он сел, чтобы допить свое пиво и сделать распоряжение таким тоном, будто только что лично сам пришел к этому решению:
— Все, пацаны, на сегодня — баста, кончаем. Завтра — как обычно, ждать звонка. На точке. Колуна увидите, пусть не бултыхается. Проводит того косоглазого и уточнит, а руками не прикасаться, всем ясно? — строго спросил он. Речь шла об очередной акции: надо было еще с одним «чуркой» разобраться. Но это — уже завтра.
— Да понятно, Влад, — недовольным голосом ответил и за себя, и за приятеля Бык. — А с телками чего будем делать?
— Никаких телок! Понадобятся, найдем, я уже не первый раз вижу их. Разберемся. Придет и их очередь. А у тебя что, в ширинке засвербело? — ухмыльнулся Влад, глядя на неповоротливого, мрачного Быка. Так только казалось, что он медлительный, хотя, на самом деле, Бык первым лез в драку и последним выходил из нее.
— А чего? — ощерился Бык желтыми, кривыми зубами. — Я б вон той, которая Настя, запросто вдул бы…
Он оторвался от кружки, лениво посмотрел на девок и, скривившись, снова с ненавистью уставился в кружку, будто плюнуть в нее хотел. Видно, вчера успел крепко принять на грудь. Да оно и понятно, мертвяк-то и у него первый, — знал об этом Влад. Ничего, первый — не последний, растут пацаны, мужчинами становятся…
— Ладно, успеешь еще, вдуешь. Все, пацаны, давайте по домам!..
Приятели встали и молча ушли, не расплачиваясь. Это за них сегодня сделает Влад, такая договоренность. Но за себя он платить не будет, у него в этом баре открытый счет на все, кроме спиртного, таково было решение руководства, которое донес до него Василий Савельевич, создатель и непосредственный руководитель патриотического Фонда «Освобождение России». И такое решение — особая честь для скинов, вроде как медаль за отличие…
Кинув на стол деньги, Влад кивнул бармену, и тот слегка наклонил голову. Гундорин вышел на улицу. И заметил, не без гордости, конечно, что несколько прохожих, шедших ему навстречу, невольно расступились перед ним. Ну не конкретно перед Владом Гундориным, он-то был им, конечно, неизвестен еще, а перед его черной курткой, как бы перед особой формой, в которую он был облачен и которая вызывала если не почтение, то опасение — это уж точно. И правильно делали, что опасались, то ли еще будет!..
Интересно вот так идти и наблюдать, как перед тобой, словно перед стальным носом боевого корабля, раскатываются в стороны волны обыкновенных прохожих. И как пугливо жмется к сторонке вся эта понаехавшая в Россию чернозадая нечисть! Здорово возбуждает!..
С такими «возвышенными» чувствами Влад забежал к себе домой и сказал матери, что его вызывает начальство, поэтому надо переодеться. То есть надеть рубашку с воротником, пошлый и невыразительный, серый однобортный костюм и коричневые туфли.
Мать так и не знала, где работает сын, куда устроился после возвращения с армейской службы, говорил: в одной конторе. Но регулярно приносил
«Тяжелая жизнь у молодых!» — вздыхала рано состарившаяся женщина.
Василий Савельевич категорически запретил Владу появляться не только в здании городского парламента, но даже в собственном офисе патриотического Фонда, в привычном и щекочущем самолюбие парня прикиде, требовал, чтобы Владислав обязательно выглядел как все. От галстука вот только удалось отбиться… А еще «тимуровцем», блин, называет, не то в насмешку, не то просто шутит так. Обижаться или нет? За ним ничего не поймешь. Суровый бывает дядька, привык командовать, да и то — две Чеченских войны прошел без единой царапины, вернулся подполковником, три ордена боевых. Везло, значит, поневоле почтение испытываешь. И бабы к нему липнут: видят же настоящего мужика…
А в общем нравился Василий Савельевич Владу Гундорину, парень даже подражать ему старался — манере говорить резко и в приказном тоне, не оставляя собеседнику шансов для разумного ответа. Это давит на мозги, собеседник твой теряется, и возражения становятся похожими на козлиное блеянье. По себе уже знал, как трудно бывает возражать Денягину. И сейчас он ехал к нему в офис, путаясь в догадках, что было сделано не так… Хотя, по мнению Влада, они ни на шаг не отступили от плана, который продиктовал лично ему Василий Савельевич. Ну кто ж виноват, что тот негр оказался не совсем тем, за кого его приняли? Все равно же — негр. И темно уже было, а ночью эти обезьяны все одинаковые… Короче, что-то не то. Но Денягин взбеленился, это точно, — такого ядреного мата Влад давно от него не слыхал. Вот и ехал, но не то чтобы сильно боялся разноса, нет, другого побаивался. Что Антон в сердцах даст ему отставку и назначит командиром группы кого-нибудь другого, Коляна, например. Тот давно косо на Влада поглядывает, много, говорит, берешь на себя, завидует — ясный пень. Оттого и сам Колян, и дружбаны его со всеми вместе не ходят, только когда общие дела затеваются и нужна ударная масса, тогда являются, а так они вроде как сами по себе. И Денягин, который требует железной дисциплины, не вмешивается, сам, говорит, решай, твои кадры. Но это он, наверняка, нарочно делает, известно же — разделяй и властвуй, сам частенько повторяет…
Денягин сидел у себя в шикарном кабинете на втором этаже старого особняка, который арендовал Фонд. На стеклянной столешнице перед ним не было ни одной бумажки, только хрустальная пепельница, и та — чистая. И вид у Василия Савельевича был суровый и недоступный. Точно, быть разносу, подумал Гундорин и пошел по ковровой дорожке к столу.
Остановился, ожидая разрешения сесть, — ритуал надо было соблюдать. И руку не протянул, это делает старший, если пожелает. Денягин, видно было, ничего сейчас не желал — ни приглашать сесть, ни руку пожимать. Смотрел узкими, злыми глазами, будто увидел впервые.
— Ты чего творишь? — спросил тихим и напряженным голосом. — Соображаешь, на что нарываешься? Или нет? Тогда разговор у нас с тобой бессмысленный…
Пока без мата, значит, уже успел остыть. Сейчас начнет, подумал Влад, у которого постоянные рассуждения Денягина о величии русской национальной идеи уже давно торчали костью в глотке. Или в печенке. По-разному говорят. Но, тут случай такой, надо молчать и слушать, пока оратор не устанет и не утихнет. Влад вздохнул тяжко, показывая, как глубоко он прочувствовал свою вину, хотя таковой за собой не видел, и уставился в пол.