Продюсер
Шрифт:
Агушин сдвинул брови, но тут же принужденно рассмеялся:
— В том-то и дело, что дело нешуточное, простите за тавтологию. А назначен Бессараб… или не назначен… это не так уж и важно.
Артем удивленно поднял брови:
— Вы это серьезно?
— Более чем, — кивнул государственный советник второго класса. — Обернитесь в прошлое, к прецедентам. Что, никто из древнеримских судей не знал, что Рим подожгли по приказу Нерона? Все знали, как один. Но виновный был уже назначен… причем самим Нероном.
Артем хмыкнул. Приведенный пример отдавал нехорошим
— Слишком одиозно. Можно другой прецедент?
— Хорошо, — легко согласился Агушин, — возьмите того же Герострата. Разве у нас есть доказательная база, что храм поджег именно этот человек? Но виновный назначен, а дело Герострата закрыто.
— Старо… — отверг и этот пример Артем.
— Хорошо, вот совсем свежий пример — Димитров, — легко привел очередное доказательство генерал юстиции, — ну, ясно же было уже тогда, что рейхстага он не поджигал. Он был именно назначен виновным и выполнил эту свою функцию блестяще…
Артем покачал головой: уровень цинизма был непревзойденным.
Дверь широко распахнулась, и в кабинет, несмотря на протесты секретарши, ввалились два типа в спецовках с покрытой золотыми буквами огромной доской наперевес.
— Геннадий Дмитриевич, — недовольно прогундосил один, — ну, вот убрал я эту точку. Вешать можно?
«Начальник следственного комитета, — прочел Артем, — государственный советник второго класса Агушин Геннадий Дмитриевич…»
— М-да…
Все было ясно.
Он повернулся к Агушину и увидел, что лицо нового начальника следственного комитета приобрело одновременно смущенное и злое выражение и чуть покраснело.
— А вы, Артемий Андреевич, вместо того чтобы задавать мне такие вопросы, лучше бы о Шлице подумали.
— А что со Шлицем? — не понял Артем.
— А был ли мальчик? — зло рассмеялся Агушин. — Вот тут и похороны шикарные устроили, и даже из аппарата Президента цветы прислали… а ведь улик, говорящих о том, что он жив, куда как больше, чем наоборот…
Павлов опешил. Нет, у него тоже были мысли, но…
— А экспертиза?
Агушин отмахнулся.
— Что я, не знаю, как экспертизы делаются? То диаметр резьбы на глушителе перепутают, а то и калибр… Да и эксперт этот умер. Позавчера. Приступ сердечный.
Артем замер. Такого уровня откровенности от Агушина он не ждал.
«Впрочем, дело закрыто, виновный назначен, а новое кресло… — он глянул на золотую доску с новыми регалиями Агушина, — а новое кресло получено. Следствие окончено».
Доля
Леня Булавкин принял Фарфорова прямо из рук этих безбожных ментов.
— Фафочка! Родной! Я весь Кремль на уши поднял! Я до Президента дошел! Тебе ничего не сделали?!
Двухметровый Фарфоров растроганно прижал низкорослого Булавкина к животу и, вспоминая весь этот пережитый ужас, шмыгнул носом.
— Кофием напоили. Венесуэльским.
Он поднес к лицу руки.
— Кожа вот только… от наручников…
— Кошмар! — охнул Булавкин, оторвав лицо от звездного чрева. — Немедленно к врачу надо! И в суд!
Фарфоров, жалея себя, всхлипнул и снова прижал Булавкина к себе.
— Поехали… сейчас придет лимузин.
Леня снова отстранился. В глазах его стоял ужас.
— Они тебе ничего не сказали?
— А что… еще… — тяжело глотнул Кира.
Булавкин поджал губы:
— Сгорел твой лимузин, Кира. Синим пламенем сгорел.
Фарфоров хлопнул ресницами:
— Как сгорел? У него же гарантия — пятьдесят лет, не меньше! Я же их по судам…
— Да он не сам… — всхлипнул Булавкин, — взорвали твой лимузин.
Кира еще раз моргнул и попятился назад, к зданию следственного комитета.
— Леня, а ты не шутишь?
— Какие уж тут шутки! — махнул влажным платочком Булавкин. — Я, конечно, в Кремль позвонил и подключить комитет по борьбе с терроризмом Президенту посоветовал, но ты же знаешь…
— Подожди, — остановил его Кира и огляделся по сторонам.
В такой ситуации снайперы могли сидеть на каждой крыше. Он глянул назад, на двери комитета, и по спине пробежал холодок. Оставаться у ментов-сыщиков было в такой ситуации еще опаснее: за деньги они могли убить и прямо там, внутри.
— Леня… что делать, Леня?
Булавкин плотно ухватил друга за свисающую сверху кисть.
— Кира, не бойся. Пошли ко мне в машину, там все и обсудим. А я позвоню Президенту и попрошу включить тебя в программу по защите свидетелей…
Фарфоров послушно двинулся к автомашине Булавкина.
— Знаю я эти программы, — уже не мог он сдерживать всхлипывания, — предложат поменять мое звездное имя, внешность, пол…
— Ничего не бойся, — запихнул его в салон Булавкин и уселся рядом, — я в Кремль позвоню, и мы все решим. А тебе, Кира, сейчас о своем наследстве надо подумать. Все-таки не шутка — отдельный особняк в центре Москвы.
Кира замер и вдруг расплакался.
— Да что особняк?! Главное — друзья! Такие, как ты! Способные вырвать друга из лап этих палачей! А особняк… знаешь, Леня, бери половину! По-братски!
Булавкин обмер, обнял Фарфорова и тоже заплакал.
Он ждал этого момента всю жизнь.
Кастинг
Главная вечеринка лета у Алимджана Фархутдинбекова находилась под угрозой срыва. Да, после печально известного юбилея в сгоревшем клубе «Гоголефф» Алим сохранял непроницаемое спокойствие, но окружающие боялись этого «спокойствия» гораздо больше, чем хозяйского гнева. После такого безмолвия без объяснений увольнялись сотрудники, а иные даже исчезали бесследно. Кого-то находили с переломанными руками и ногами, а некоторые приговаривались к пожизненному передвижению по-пластунски: не поднимая головы от свистящих над головой пуль. Но при этом, после того как все претензии государства к авторитетному предпринимателю Алимджану Джабраиловичу были отозваны, уже никто и никогда не мог обвинить олигарха в противоправных действиях.