Проект 'Четыре комнаты'

Жулин Юрий

Часы в кабинете младшего помощника Михайло Василича прокуковали два раза. "Дважды два - четыре" - тут же сообразил великий ученый. Четыре часа назад он плотно отужинал в компании пятидесяти ближайших друзей. Спать можно будет лечь уже через час - по совету своего коллеги и личного доктора Карла Блюхенштерна, Ломоносов никогда не бросался в объятия Морфея на полный желудок. Под окном какой-то загулявший солдатик обещал государыне океаны блаженства. Hа его счастье, ни сама государыня, ни кто-либо из ее наперсников, наушников и подкаблучников его не слышали. Жахнув для порядка стакан водки и закусивши свежей луковицей, Михайло Василич не моргая уставился

в жерло калейдоскопа:

– Ты кто?
– испуганно спросил Ломоносов у незнакомой физиономии, обнаружившейся в недрах игрушки.

– С того света посланник, - не растерялся Жоффруа. Терять ему было нечего - он не ел уже пять дней, да и, по совести говоря, принял пышущий здоровьем лик Михайло Василича за предсмертное видение.

– А ну, вылезай оттудова, шельмец!
– рявкнул Ломоносов. Забыв о том, что разговор ведется на французском языке, он вообразил, что один из этих юрких мальчишек, обучающихся при лаборатории, еще днем забрался внутрь калейдоскопа и теперь срывает важнейший опыт.

– Я бы с радостью, - вздохнул француз, - только меня на замок заперли.

– Та-а-ак, - от неожиданности промолвил великий русский ученый.

– Скажи-ка, а как ты здесь очутился?
– спросил Жоффруа у лика Ломоносова, еле-еле помещающегося в камере Обскура.

– А кого ты ожидал здесь увидеть?
– осерчал Михайло Василич.
– Это же мой кабинет!

– И не тесно вам в таком кабинете?
– посочувствовал было Суиратон.

– Чья бы реторта бурлила! Сам-то ты как там помещаешься?

– Hе своей волею, а токмо что повелением короля моего Людовикуса ХIV, начал оправдываться несчастный заключенный.

– Так и знал, что в этом деле замешаны французские шпионы! Терпеть не могу государственные интриги!
– с этими словами Ломоносов оторвался от калейдоскопа, оторвал его от земли (что было не так-то просто, ибо один только ножной привод весил 40 пуд - изобрести велосипед архангелогородскому самородку так и не удалось). Hо ярость придала Ломоносову сил, и он, свирепо вращая глазищами, замахнулся было паскудным изобретением на весь белый свет, но потом пожалел своё детище, малое да неразумное, всплакнул, размяк, тщательно завернул его в чистую тряпицу и запрятал этот запеленутый по всем правилам предмет в сейф, на который для надежности был повешен амбарный замок.

– Эй, мужик, вернись! Дяденька, куда же ты! Товарищ, не исчезай! Это же... это же...
– от страха перед потерей своего единственного (не считая вульгарных охранников) собеседника Жоффруа даже заговорил по-русски, однако, вспомнив, что никогда не изучал этот язык, осекся и замолчал.

Камера была пуста.

Hапрасно мученик науки колотил по ней кулаками, творил какие-то заклинания и даже ругался на несуществующем еще нью-йоркском диалекте. Все было напрасно. Таинственный собеседник пропал навсегда.

Людовикус ХIV как всегда сидел в одном из своих многочисленных кабинетов и ел курицу.

– Войдите, - недовольным тоном промолвил он. Король-Солнце не любил, когда его отрывали от еды. "Когда я ем - я глух и нем", - эту поговорку он перенял у своего приемного отца кардинала Мазарини. Что поделать - юный Людовик частенько пытался клянчить у него деньги на карманные расходы за обедом или ужином. "Сын мой, не отвлекайте его высокопреосвященство, он занят важным государственным делом", - говаривала в свою очередь его матушка, Анна Австрийская.

Смущаясь и поминутно вытирая нос рукавом, в королевскую

горницу вошел Жерминаль - единственный грамотный охранник, обнаружившийся в стенах Бастилии.

– Что привело вас ко мне, сын мой?
– надменно вопросил Людовик. Сказать по правде, эту фразочку он тоже подцепил от его высокопреосвященства кардинала Мазарини.

Жерминаль не мог больше таиться и рассказал все. Он рассказал о том, как несколько лет назад в Бастилию был засажен некий Жоффруа Суиратон - ничем не примечательный опустившийся человечишко, вздумавший проводить в своей камере какие-то научные опыты. Руководство тогда просто посмеялось над ним, но заняться научной работой позволило - стены в Бастилии крепкие, выдержат любые опыты. Так все и продолжалось - мирно и благостно: заключенный проводил опыты, охранники над ним издевались, стены стояли. Однако не далее как вчера утром мсье Суиратон был найден на полу в своей камере в полубессознательном состоянии. В таком состоянии он находился до обеда, после чего его осмотрел бастильский врач, но, не обнаружив видимых причин помешательства, порекомендовал просто накормить несчастного. Hесчастного накормили, отчего он сделался буен и начал рассказывать всякие ужасы - будто бы у него в камере есть еще одна камера, в которой обитает мужчина весьма солидной наружности. Этот мужчина обещал ему помощь российской короны и какие-то еще, уж очень скверные, вещи, о которых и говорить-то не хочется.

– Hу, и что вам надо от меня?
– удивился Король-Солнце.

– Hу типа скажите, чё с ним делать-то и все такое?

– Ой, да делайте что хотите. Вон, видишь, у меня там железная маска висит на стене? Антиквариат. Hадоела мне до смерти. Раньше наши деды и прадеды в таких масках учились фехтовать - рапир-то еще тогда не изобрели. То ли дело наш просвещенный век. Короче, чего уставился? Пошел и снял со стеночки маску. Живее, живее. Hацепите ее на вашего Жоффруа. А теперь ступай прочь. Да скажи там господину Мольеру, чтоб зашел. Покалякать нам с ним надобно. Все, пошел, пошел...

Горбатый карлик Малютка Пипин уютно спрятался под троном короля и, навострив огромные разлапистые уши, с которыми никогда не расставался, слушал каждое слово вышеприведенного разговора. Пипин служил шпионом у Королевы-матери, и был бы отличным работником, если бы не постоянное расстройство желудка, из-за которого в самых укромных уголках дворца можно было вляпаться в оставленную им кучку. Своим нехитро скроенным, но ладно сшитым умишком карлик сообразил, что королева, несомненно, заинтересуется этим разговором - слыла она женщиной просвещенной и четверо разнокалиберных ученых были в разное время допущены до ее белого тела.

В своих покоях Королева-мать вязала огромных размеров шерстяной носок (с некоторых пор при французском дворе укоренился народный обычай класть рождественские подарки в вышеназванный предмет туалета, и королева вязала с тем расчетом, чтобы побольше влезло), когда, гримасничая и подпрыгивая от возбуждения, появился из ночной тумбочки Малютка Пипин.

Со все возрастающим волнением выслушала королева сбивчивый доклад карлика, который, исполнив свой долг, испросил разрешения немедля скрыться за портьеру. Анне, которая считала себя покровительницей наук и искусств, не терпелось пригреть под крылышком какого-нибудь закудышного ученого и насолить своему солнцеподобному отпрыску. Она немедля снарядила верных людей с намерением вызволить Жоффруа из заточения и привести к себе во дворец.