Проект «Миссури»
Шрифт:
Я не намерена никого разоблачать. Проект «Миссури» интересует меня постольку, поскольку напрямую касается меня. Моего будущего. Или даже Будущего, если хотите.
Анна Гроссман привыкла всегда и ко всему прилагать собственные усилия: таким, как я, не объясняются в любви принцы и не выпадают миллионные выигрыши в лотерею. Я — рабочая лошадь; или рабочая корова, пусть. И в МИИСУРО я поступала, делая ставку на хорошее образование, а не на какую-то комбинаторику. Но, раз уж меня втянули в эту сомнительную авантюру, не мешало бы узнать, что она дает —
Действительно ли комбинаторика — то, что о ней говорят? Гарантированная квитанция на успех? Но успех — прерогатива немногих, а комбинаторику уже сейчас может себе позволить (правда, пока за хорошие деньги) любая лилечка. Конечно, не хотелось бы вежливо пропускать лилечек вперед уже на старте. Но, с другой стороны, элементарная логика подсказывает, что через несколько лет именно некомбинаторированные личности будут составлять в моем поколении абсолютное меньшинство. Аутсайдеров? Или наоборот — элиты, сохранившей способность пользоваться собственными мозгами?
Мое заявление на рекомбинаторику давно написано, и я постоянно таскаю его в кармане, в перегнутом надвое файлике. Еще есть время. Но оно уже поджимает.
«Шар» потихоньку начал заполняться людьми. Народ в полный голос делился впечатлениями о зверствах на сессии того или иного препода, и все это вместе сливалось в неровный, нездорово-возбужденный гул. Похоже, мало кому верилось, что они таки отстрелялись. И что впереди летние каникулы.
Я доела бифштекс с картошкой и салатом, почувствовала себя более-менее человеком. Собрала на поднос грязную посуду и, оставив сумку на стуле, пошла брать сок с булочками. Булочек — минимум четыре штуки, по требованию организма. Никогда не садилась ни на какие диеты и не собираюсь: раз уж угораздило родиться коровой, самое честное и разумное с этим смириться.
Я как раз стояла у стойки, когда увидела их в дверях.
Андрей. Через весь «Шар» было видно, как он улыбается. Будто солнечные блики на выпуклой поверхности стекла.
А она держалась за его руку и — мелкая, стриженая, в джинсах — казалась издали его младшим братишкой. Нелепица, полнейший абсурд. Когда Андрей встречался со Звениславой, это было по крайней мере понятно.
Я помахала им и показала на свой столик, где пустовало три места — даже больше, чем надо. Кажется, Андрей кивнул. Сказал что-то Алине, и она двинулась в указанном направлении, в то время как сам Андрей пошел к стойке. Уже образовалась небольшая очередь, меня подталкивали в спину, да и вообще было бы глупо его дожидаться.
Вернулась на место; за столиком по-прежнему одиноко торчала, привалившись к спинке стула, моя сумка. Алина села за соседний стол, ко мне спиной. Вот стерва. Впрочем, когда подошел Андрей с двумя стаканами сока и устроился рядом, даже не поздоровавшись со мной, я самоотверженно решила, что ошиблась. Они просто меня не заметили.
Я видела его в профиль. Четкая линия от лба до подбородка, черточка светлых ресниц над длинным глазом, половина
— …Так говорить, что да?
— Не знаю еще, как буду успевать.
— Да ну тебя, Алька, ты всегда везде успеваешь.
— Может, я просто не захочу.
— Как определишься, дай знать. Чтоб народ успел собраться…
Похоже, они обсуждали очередную вечеринку в общежитии. Андрей потрясающе умеет их организовывать, и многие столичные ребята тоже туда ходят — кроме, конечно, законченных мажоров из числа золотой молодежи. Когда-то и я старалась не пропустить ни одной; пока не услышала случайно в болтовне однокурсниц: «А Гроссман, представляешь, весь вечер смотрела на Багалия влюбленными глазами…»
Алина пила сок. И смотрела, насколько я могла судить со спины, в стакан.
— Ты не передумал? — внезапно спросила она. Уже о чем-то другом.
И тут в лице Андрея что-то погасло. Сжалось, как будто придавили пальцем пружину. Которая обязательно кого-нибудь ударит, если отпустить. Но скорее всего не того, кого нужно.
— А какой смысл? — жестко бросил он.
Меня эта жесткость не обманула: слишком ненадежно скрывалась за ней беспомощность неизвестно кем прижатой пружины. Алину, думаю, тоже.
— Я бы на твоем месте не стала, — сказала она. — К тому же ты сам во всем виноват.
Андрей усмехнулся:
— Виноват? А мне казалось, ты согласна, что мы были правы.
— Тогда — возможно. В смысле, я так считала. — Она со стуком поставила на стол пустой стакан. — Дура была.
— Ну, кто ж знал… И потом, может быть, это ничего бы не изменило.
— Ерунда. Цыба сразу доложился бы своему отцу, и тот успел бы принять меры. До того, как информация пошла дальше.
— Какие меры?
И тут Алина впервые, кажется, взглянула на него в упор: я видела ее почти в профиль. Вот где была настоящая жесткость. Пружина, которая выстрелит только тогда, когда сама сочтет нужным.
— Тебе какая разница?
Лицо Андрея стало совсем растерянным. Он махнул рукой, явно предлагая капитуляцию.
— Слушай, Алька, мы сто раз об этом говорили… Но теперь ведь ничего уже не поделаешь. И вообще, что тебе не нравится? Проект не прикрыт, как ты боялась, единственное, что нам предоставили-таки свободу выбора…
— Ты уверен?
Она издала короткий злой смешок. И, отвернувшись, принялась разглядывать облака и деревья, искаженные поверхностью «Шара».
— Аля…
— Ну-ну. Пользуйся свободой.
Андрей тоже допил сок. Вот сейчас они встанут и уйдут. Уйдут, взявшись за руки и продолжая этот непонятный разговор из чужой, то есть своей жизни, к которой я не имею никакого отношения. Я вообще не имею отношения к Андрею. И больше не увижу его — целое лето.
Четкий профиль. Светлые ресницы. И губы — уже без улыбки.