Проект "Психея"

Бочкин Владимир Викторович

Он долго не мог расстегнуть пояс на штанах. Руки беспорядочно дёргались, конец ремня телепался в воздухе. Втянул живот и рванул неподатливую кожу. Расстегнул молнию. Штаны поползли вниз. Парень подхватил их и огляделся. Почему-то стрёмно оказаться без штанов. Ходить здесь с голой жопой. Ладно, так сойдёт.

Он неуклюже полез на металлический стол. Одной рукой поддерживал штаны, другой опирался на холодную поверхность. Вот дурак, надо было здесь снять. Он завалился на неподвижное тело. Хоть, не холодная. Комнатной температуры. Витёк приподнял брови и опустил уголки губ. Нормально.

Комнатная температура – самое то. Тёпленькая.

Чмокнул её в уголок рта. С предварительными ласками покончено. Он стянул трусы и лёг на неё. Прямо перед ним было точёное неподвижное лицо с закрытыми глазами. Она просто спит.

Сияющая волна пустоты накрыла Вику, впитывая как губка воду.

Девушка спит на раскладушке. Закрытые глаза обращены в невидимый потолок. Сквозь полуоткрытые губы вырывается лёгкое дыхание. Тёмные, спутанные волосы облепили лоб.

Ей снова снится привычный кошмар. Звонок в дверь и она подскакивает на кровати. Не может понять, спит она или всё по-настоящему. Тьма виснет на ней лохмотьями, но дверь впереди светится. Она открывает её. Никого. Пустая площадка. Волна прозрачного облегчения смывает ужас. Дверь гаснет и становится просто дверью. Она идет обратно в комнату, но в спину бьёт новый звонок. Она неуверенно оборачивается. Идёт к сияющей двери, но в коридоре снова пусто. Только теперь на лестничной площадке не горит свет. Она закрывает дверь и не уходит. Ждёт звонка. Он не заставляет себя ждать. Она медленно открывает дверь и последняя мысль «Смерть звонит трижды».

Звонок прозвенел в полпятого утра.

Дальше.

– Ты слышала?

– Что?

Вика подняла голову от конспекта. Через неделю сессия. Мороз старательно чертит на окнах замысловатые узоры. Девушка потянулась. Спину ломит от долгого сидения.

Людка плюхнулась на кровать и поджала ноги. Румяная с мороза. Карие глазки горят от возбуждения.

– Помнишь Марго? Вы вроде дружили.

– Не то чтобы дружили. Просто кантовались в одной компании.

Вика подняла ноги на сидение и прижала к груди. Пошевелила пальцами в тёплых носках.

– Встретила сегодня Марго, - продолжала Людка. – Ей пару лет условно дали, помнишь. Это с год назад было.

– Помню.

– Так вот, она рассказала…, - девушка прижала ладошки к румяным щекам. Опустила голову.

– Не тяни.

– Толик. Твой бывший. Умер.

– Умер? – Вика сжала руками колени. – Совсем умер?

Людка вздохнула.

– Не тупи, дурочка. Марго говорит, подрался в камере с какими-то блатными и получил нож в спину. Он у тебя всегда бедовый был. Прости, мне жаль.

Вика уткнулась лицом в свои колени.

Дальше.

– Ещё раз. Кто был с тобой той ночью?

В голосе оперативника уже не было прежнего куража.

– Наркотики мне подбросили, - механически сказала она. Это единственная фраза, которую она говорила уже третий день. Но с каждым разом повторять её становилось всё труднее. Руки прикованы к подлокотникам наручниками. Сквозь пыльное окно бьёт летнее солнышко. Вика облизала губы. Избитое тело двигалось болью, жило болью. Во время еды, когда она лежала, ходила в туалет.

Крутила и ныла даже во сне.

– Кто уродует полицейские машины? Твой дружок Долгих? Стельников? Дымов?

Оперативник лет тридцати, плотный, с круглым лицом. Короткие жёсткие волосы. Одни и те же вопросы. Он сжал пухлым кулаком полицейскую дубинку, и девушка сжалась. Конец дубинки врезался в солнечное сплетение. Словно в тело воткнули раскалённый прут. Дыхание сбилось, из глаз брызнули слёзы. Она тихо заплакала, когда смогла дышать. Мокрые от пота волосы облепили лицо.

Сквозь слёзы она видела размытый силуэт оперативника. Он положил дубинку на стол и открыл термос с кофе. Поплыла струйка пара. Полицейский налил горячую жидкость в чашку. Отхлебнул.

– Это он, - прошептала она.

– Что?

Он обернулся к ней, поставил чашку на стол.

– Кто он?

– Долгих. Это он. И Стельников. И Марго.

Оперативник помолчал. Положил ладонь ей на голову. Погладил.

– Вот и славно. Вот и ладненько.

Её плечи затряслись от рыданий. Парень скривился и достал ключи от наручников.

– Обвинение с тебя снимут, как обещал. В следующий раз выбирай парней получше.

Дальше.

Мать режет лук на кухне, но глаза сухие, никаких слёз. Лезвие равномерно стучит по деревянной доске.

– Вот что, девочка моя. Хочешь взрослой жизни, иди пробуй. Но только не прибегай потом в слезах и соплях. Взрослая слишком, иди нюхни, чем жизнь пахнет. Но я не буду спокойно смотреть на весь этот разврат. Нравы у вас простые как у дворняжек в подворотне. Да вы и есть дворняжки.

Мать высыпала лук в сковородку и поставила на огонь. Помешала деревянной ложкой.

– Учишь вас, учишь, всю душу вкладываешь. Воспитываешь, чтобы человек из вас получился, - ложка стукнула по сковородке. – А вы норовите в грязь прямо мордой.

– Мама, я девственница.

Мать покачала головой. Усмехнулась.

– Ты меня совсем за дуру держишь.

Лук усеял дно сковородки белой мозаикой. Плоская масса похожа на белые соты. Вибрирует на масле в такт невидимой музыки. Мать положила ложку, залила лук томатной пастой смешанной с водой.

– Мама!

– Сколько я с тобой намучилась, кто бы знал. Сколько души вложила, а тут с первым же кобелём.

– Мы любим друг друга.

– Козёл твой Толик, - мать свела брови к переносице, уголки рта опустились. Она взяла половник и помешала в кипящей кастрюле. – Знаю я таких. Твой отец таким же был. Не доведёт он тебя до добра.

– А ты доведёшь?

Мать стукнула половником о стол, кипящая вода с него брызнула на Вику. Она зашипела и схватилась за ошпаренную руку. Но мать не смотрела на её руку. Губы сжаты. Слова вырываются изо рта короткими липкими очередями.

– Когда успела смелости набраться, сучка неблагодарная. Да тебе надо этот кипяток в пасть твою поганую залить, чтобы знала, как с матерью разговаривать.

Входная дверь стукнула за спиной девушки. Мать стояла посередине кухни. Ноздри расширялись и сужались. Глаза сощурились до щёлочек. Кулаки сжимались, разжимались. Она шумно выдохнула и взялась за половник. Пора снимать пену.