Проект революции в Нью-Йорке

Роб-Грийе Ален

Упоминал ли я уже, что даже до революции весь город Нью-Йорк — и остров Манхэттен, в частности, — обратился в руины? Я имею в виду, разумеется, строения на поверхности земли, на так называемом свежем воздухе. В одном из еще сохранившихся домов, а именно в доме рассказчика, расположенном в западном части Гринвича, сейчас работает бригада динамитчиков. Зная, что намечается в скором времени построить на этом месте более высокое и более современное здание, четверо мужчин с суровыми лицами, одетые в темно-серые спортивные комбинезоны, споро и ловко укладывают на всех этажах заряды с бикфордовым шнуром, так что до неминуемого взрыва остается совсем немного времени. Обрыв.

Вы спросили меня, что сделали похитители с юной невестой. Отвечу вам вкратце. В течение нескольких дней она состояла в числе белых рабынь, которыми распоряжаются по своему усмотрению — как правило, с целью унизить — члены организации в завоеванных частях подземного города. Затем она была подвергнута экзекуции, под предлогом безобидной оплошности, якобы осквернившей религиозную церемонию.

Сначала они, забавлялись, прижигали ее раскаленными кончиками своих сигар в самых чувствительных и в самых интимных местах. Они также заставили ее вести с ними (с каждым отдельно и со всеми вместе) любовную игру, в которой осужденная была крайне неопытна, но ей пришлось покорно исполнять все их желания. Затем они привязали ее за руки и за ноги к большим кольцам, торчащим из каменных плит холодного погреба. Когда тело ее с широко расставленными руками и ногами в достаточной степени напряглось, приняв форму буквы Х под натяжением цепей, обхвативших щиколотки и запястья, они стали втыкать длинные иглы в живую плоть, в частности, в груди, в ягодицы, ляжки и живот, во всех направлениях и насквозь, от колен и до горла, а затем оставили ее умирать в такой позе. Обрыв.

Мне следовало бы, дабы сохранить логику изложения, описать четвертый акт казни Джоан, красивой молочно-белой шлюхи. Но остается совсем мало времени.; Скоро уже рассветет. И вот внезапно появляется слово „кошка“ в обрывке фразы, имеющей отношение к метиске Саре: речь там шла о глухом и о кошке. Я нисколько не сомневаюсь, что глухой — это трубач из „Старого Джо“. Но кошка, насколько мне известно, еще никак не проявила себя; значит, это не что иное как | ошибка… Что касается светловолосых медсестер и их непонятного присутствия в недрах организации, то нужно было бы прежде всего выяснить судьбу самой привлекательной из них — высокой девицы в огромных черных очках и с резким запахом духов, которая так норовила прижаться ко мне, проходя мимо стула… Однако уже слишком поздно. В предрассветных сумерках звучат чеканные шаги патруля в самом конце длинной прямой улицы, они движутся прямо по середине мостовой, спокойные и неумолимые… А Клавдия?.. Кто такая Клавдия? Почему была ликвидирована?.. Да, именно так, как сказал — спокойно и неумолимо… Полицейские одеты в синие рубахи, на кожаном поясе с портупеей висит револьвер; они одного роста, скорее высокие; у них похожие лица — напряженные, внимательные, равнодушные — а глаз почти не видно под широким лакированным козырьком плоской фуражки с очень высокой тульей, украшенной бляхой с городским гербом… И еще: кто тихонько постукивает в глухой комнате на последнем этаже, на самом верху большого дома? Вы же не станете утверждать, будто это старый король Борис?.. Можно подумать, что некто отбивает такт острым ногтем по деревянной двери или литому радиатору, словно пытаясь передать послание другим узникам, вернее, узницам… И, кстати говоря, что же произошло на самом деле во время второй встречи ДР со старым безумным дядюшкой, который тогда еще не носил имени Гольдштюкер? Я, во всяком случае, уже рассказывал — надеюсь, об этом не забыли — как эта необыкновенная девушка была завербована посредством маленького объявления, но не из тех вовсе, что регулярно помещают в „Нью-Йорк Таймс“ так называемые прогрессивные мужья из обеспеченных слоев общества, наподобие следующего: „Современная пара ищет партнеров на уикэнд для игры в карты. Фотографии вернем“, хотя мы и на них регулярно отвечаем, посылая изображение обнаженного белозубого красавца-негра с хорошенькой куколкой белой расы на руках, и это всегда приносило нам превосходные результаты, а, напротив, при помощи текста, на сей раз составленного нами с целью приманить более робких клиентов-непрофессионалов. Некая Джин Робертсон, которую мы затем перекрестили в Джоан, тут же откликнулась, воображая, будто имеет дело с неким наивным буржуа, чью податливость легко использовать, дабы вовлечь в любовное приключение, быстро перерастающее в запутанные истории с хранением испорченного героина и совращением несовершеннолетних — по более или менее обоюдному согласию, иными словами, скорее менее, чем более. Изумительные способности этой шлюхи, проявившиеся уже при первых опытах и в самых разных сферах, представляющих интерес для организации, спасли ей жизнь (тем паче, что она уверяла, будто принадлежит к нашим, демонстрируя альбом с семейными фотографиями, скорее всего, краденый), и ее не трогали вплоть до того дня, когда Н.Г.Браун обнаружил, что девка работает на муниципальную полицию. Естественно, вполне можно допустить, что Браун сознательно лгал в рапорте, поданном Фрэнку, и что он выдумал это предательство от начала и до конца, выбрав самый надежный способ избавиться навсегда от опасной свидетельницы, видимо, раскрывшей его личные тайны: присутствие в доме маленькой пленницы, похищенной из зверинца доктора Моргана, или же затеянную им двойную игру в качестве агента-осведомителя. Во всяком случае, заподозренная в предательстве Джоан была осуждена на смерть без какого бы то ни было подобия суда… Но мне кажется, в одной вещи нельзя усомниться: если розовый цвет лица белокурых медсестер не является искусственным, то они непременно составляют часть гарема, непрерывно обновляемого за счет военной добычи. Наличие маленьких красных пятнышек, подозрительно многочисленных на груди и на участке тела от пупка до середины ляжек, можно было бы тогда объяснить использованием полых иголок Праваца: доктор Морган глубоко втыкает их через белый халат (под которым

у этих осужденных, получивших отсрочку, почти ничего не надето), наказывая за мелкие ежедневные провинности, причем иголки остаются в теле до самого конца ночного дежурства, даже если — и особенно — они причиняют невыносимую боль при некоторых движениях, некоторых позах, некоторых наклонах, что никоим образом не должно отражаться на дежурной профессиональной улыбке, строго-настрого предписанной этим рабыням. (Кроме того, как мы видели, психоаналитик заставляет их ложиться в постель с обеспеченными клиентами, благодаря чему изучает их сексуальное поведение путем непосредственного экспериментального метода). i Кровь стекает крохотными капельками по стальному каналу иглы… Ритмичный стук сапог становится все ближе, равно как и равномерное поскрипывание кожаной портупеи и пояса, о который трется кобура револьверов… Два черных силуэта отражаются двойным отблеском на асфальте, мокром после только что отгремевшего ливня… Быстрее, пожалуйста, быстрее! Итак, наступил последний акт, и великолепное окровавленное тело Джоан лежит на спине, головой вниз, на ступеньках алтаря в полуразрушенной церкви, в подземных глубинах Гарлема, уже давно предназначенных для искупительных обрядов, но куда каждый вечер по-прежнему приходит слепой органист, и вопли жертв заглушаются громовыми созвучиями аккордов торжественной мессы. Не исключено, что этот музыкант глухой — в таком случае, именно он играет по вечерам на трубе в „Старом Джо“. Упомянутая церковь сохранила свое роскошное убранство: богато украшенные исповедальни и боковые нефы, огромные черные покрывала, среди которых, кажется, можно задохнуться, громадные барельефы в барочном стиле, где в тонких струйках дыма от благовоний и елея возникают фигуры бога гнева, бога молнии, бога бурь, потрясающих символами своего могущества, силуэты ангелов-провозвестников, трубящих в длинные трубы, под звуки которых из могил восстают окровавленные мертвецы. Простыми плитами из белого мрамора облицованы лишь пол центрального нефа и шесть ступенек главного алтаря. Здесь, по обе стороны от казненной, лежащей вниз головой с широко расставленными ногами, чьи ступни привязаны к двум гигантским канделябрам, освещающим сцену блеском своих бесчисленных свечей, стоят на коленях принимающие первое причастие девочки в пока еще белоснежных платьях — по шестеро с каждой стороны, на мраморных ступенях алтаря, с горящей свечой черного воска в молитвенно сложенных руках, связанных четками, которые стали для них цепями. Вот уже целый час они слышат только литургическую музыку, низвергающуюся со сводчатого потолка и напоминающую порой крики религиозного экстаза; я они не видят, что происходит в трех метрах от них из-за черной повязки, закрывающей им глаза, так что они продолжают верить, будто присутствуют при обряде в честь своей инициации, и это в каком-то смысле верно. Однако перед двенадцатью колоннами нефа уже поставлены двенадцать крестов для завершающей фазы казни: три — в форме X, три — в форме Т, три — в форме W, три — в форме опрокинутого W. Под слепыми взорами девочек покоится в луже крови святая гостия, с вырванными грудями и плотью промежности. Ее тонкие, добела отмытые руки словно бы ласкают глубокую впадину, залитую темной кровью, что находится на месте лобка; но эти руки с изящными пальцами, кажется, принадлежат другому телу, ибо они тоже были вырваны с корнем, и волна крови, хлынувшей из подмышек, разлилась вокруг головы, лежащей на мраморной плите, оросив брызгами лицо с улыбкой восторженного экстаза, с широко раскрытыми ртом и глазами, подтопив рыжие волосы, рассыпавшиеся в искусном беспорядке и удлинив их волнистые пряди красными лучами, так что они стали напоминать багрового спрута. Но на сей раз у меня уже нет ни минуты времени.

Мне непременно нужно повернуться к хрупкой девушке, которая по-прежнему томится в своей железной клетке, ибо в этот самый момент М-вампир и доктор Морган возвращаются в маленькую белую комнату, чтобы продолжить допрос, после того как зашли перекусить в аптеку на соседней станции. Оба они стоят на пороге, утомленные и неуверенные. На какое-то мгновение М снимает с себя машинальным жестом маску, пытаясь разгладить тыльной стороной ладони складки своего подлинного лица; и Морган, поднявший глаза от стола, заваленного бумагами, с изумлением узнает в нем рассказчика. Понимая, что разоблачен, я без колебаний… Обрыв.

Тут действие внезапно возобновляется без предупреждения, и это вновь та же самая сцена, которая разворачивается стремительно, всегда подобная себе самой.

Я закатал девочку в одеяло, как если бы хотел уберечь ее от пламени при спуске по металлической лестнице, идущей зигзагом по фасаду здания головокружительной высоты, где с первого до последнего этажа бушует пламя. В железной клетке, вновь запертой на ключ, я оставил вместо нее хрупкий скелетик другой девочки — той, что не понравилась немецкому телевидению — с такими ровными, белыми, чистенькими, блестящими косточками, что кажется, будто они сделаны из пластмассы. И вот я закрываю за собой дверь, предварительно положив на пол вестибюля мою драгоценную ношу, тогда как полицейский патруль останавливается, чтобы поговорить со шпиком, укрывшимся за углом дома напротив, а я закрываю за собой дверь, тяжелую дубовую дверь с маленьким узким прямоугольным окошком на самом верху, чье стекло защищено… Обрыв. Именно в этот момент я вновь услышал тихий стук по трубе центрального отопления на самом верху большой лестницы в огромном пустом здании. Лора тут же подняла голову и стала напряженно прислушиваться, широко раскрыв глаза и крепко сжав губы, как уже было сказано.