Проект Рози
Шрифт:
Анализатор ДНК был готов к работе.
— Кого хотите? — спросил я.
— Все равно. Не хочу ничего решать.
Я догадался, что она имеет в виду последовательность тестирования, а вовсе не выбор отца, — и уточнил свой вопрос.
— Я не знаю, — сказала она. — Я весь день об этом думаю. Алана уже нет в живых, что само по себе печально. И если Натали окажется моей сестрой, то это будет довольно странно. Но в то же время так будет по-своему легче. Мне нравится Питер, но я ничего о нем не знаю. Наверное, у него есть своя семья.
Меня снова посетила мысль о том, что проект «Отец» оказался совсем
Первым я протестировал Питера Энтикотта, поскольку волосы с расчески Натали требовали больше времени на предварительную обработку. Без совпадений.
В пучке волос я обнаружил несколько корешков, так что можно было и не воровать зубную щетку. Пока я возился с волосками, у меня зрело предчувствие, что и с дочерью Алана результат будет таким же, как с первыми двумя кандидатами Рози — включая Имонна Хьюза, на которого она делала главную ставку.
Я оказался прав. По реакции Рози я понял, что она очень расстроена. Все шло к тому, что нам снова придется заливать стресс алкоголем.
— Но вы же помните, — сказала она, — что это не его образец, а дочери.
— Я уже дал поправку на это.
— Что ж, значит, все.
— Но задача не решена. — Как ученый, я не привык бросать начатое дело.
— Мы ее и не решим, — сказала Рози. — Проверены все, о ком я когда-либо слышала.
— Трудности неизбежны, — возразил я. — Масштабные проекты требуют упорства.
— Приберегите это для своих собственных открытий.
Почему мы совершаем одно благое дело в ущерб другим? Рискуя жизнью, спасаем утопающего, но не готовы сделать пожертвование, чтобы спасти от голода десятки детей. Громоздим солнечные батареи, поскольку они дают минимальный выброс углекислого газа — не учитывая, что производство и установка батарей пагубно влияют на окружающую среду, — вместо того чтобы разрабатывать более эффективные инфраструктурные проекты.
Я считаю себя рациональным, если говорить о принятии решений. Но, к сожалению, и у меня случаются ошибки. Генетически мы запрограммированы реагировать на раздражители из ближайшего окружения. Сложные задачи требуют системного подхода, а он не такой мощный, как инстинкт.
Пожалуй, в этом — наиболее вероятное объяснение моего неугасающего интереса к проекту «Отец». С точки зрения здравого смысла мои исследовательские способности требовали более серьезного применения, но инстинкт толкал меня к тому, чтобы помочь Рози. За бутылкой пино нуар «Мадди Уотер» в баре «Джимми Ватсон» я все пытался убедить ее в необходимости продолжать поиски. Она возражала — и довольно разумно, — что теперь с таким же успехом можно проверять любого однокурсника ее матери. Если предположить, что на курсе обучалось человек сто, то — как заметила она — с учетом гендерного перекоса в образовании тридцатилетней давности большинство из них были мужчинами. Перспектива розыска и тестирования полусотни врачей, многие из которых наверняка проживают в других городах и странах, представлялась далеко не радужной. Рози сказала, что на такие подвиги она не готова.
Она предложила подбросить меня до дома, но я решил остаться. И выпить еще.
13
Прежде
Для начала я поискал в сети информацию о выпускниках медицинского факультета — основываясь на трех уже известных мне именах.
Результат превзошел мои ожидания. Элемент удачи — то, что нужно для решения задач. В этом смысле неудивительно, что мать Рози оканчивала университет, где я преподаю. В то время в Мельбурне было всего два медицинских факультета.
Мне попались и две фотографии. Первая — официальный портрет всего выпускного курса с именами ста сорока шести студентов. Вторая была сделана на выпускном вечере, она тоже снабжена подписями. На ней было всего сто двадцать четыре студента — наверное, не все приняли участие в торжестве. Поскольку «генный шопинг» случился именно на этой вечеринке или после нее, отсутствующими можно было пренебречь. Я лишь проверил, действительно ли эти сто двадцать четыре выпускника являются подмножеством нужного нам курса из ста сорока шести человек.
Поужинав дома, я отправился в «Маркиз Куинсберри». Но — к несчастью! — Рози в баре не было. Бармен сообщил мне, что она здесь бывает лишь три дня в неделю, и я рассудил, что такой график вряд ли позволяет свести концы с концами. Возможно, у нее была и какая-то дневная подработка. Собственно, я мало что знал о Рози — помимо места работы, интереса к биологическому отцу и возраста, который, если считать от выпускного вечера тридцатилетней давности, составлял двадцать девять лет. Я ведь не спросил Джина, как он с ней познакомился. Да я даже имени ее матери не знал, чтобы идентифицировать ее на фотографии.
Бармен был дружелюбен. Я заказал пива с орешками и еще раз просмотрел записи, которые принес с собой.
На фото с выпускного вечера я насчитал шестьдесят три парня — таким образом, численное превосходство над девушками составляло всего два человека, что опровергало дискриминационную поправку Рози. Среди них были и явно неевропейские лица, хотя и не так много, как я думал. Дело было тридцать лет назад, наплыв китайских студентов еще не начался. И все-таки кандидатов оказалось немало. Хотя образцы их ДНК вполне можно было собрать, например, на встрече бывших выпускников.
Я уже догадался, что «Маркиз Куинсберри» — гей-бар. В свой первый визит я этого как-то не заметил, поскольку был сосредоточен на поисках Рози и проекте «Отец», но на этот раз я не упустил возможности приглядеться к здешней публике. Мне почему-то вспомнился шахматный клуб, куда я ходил еще в школе, — классический пример сообщества по интересу. Пожалуй, это — единственный клуб в моей жизни, если не считать университетского клуба, который мы рассматривали скорее как столовую.
У меня не было друзей-геев. И вовсе не из-за каких-либо предрассудков, а из-за моей необщительности. А что, если Рози тоже придерживается нетрадиционной ориентации? В конце концов, она работала в гей-баре, хотя сюда ходят только мужчины. Я задал вопрос бармену.