Проект «Сколково. Хронотуризм». Книга 2

Михайлова Татьяна

— Так вот, Патрик, этот несчастный умирал в грязи рядом с порогом моей хижины, и я вдруг решил помочь ему. Но сначала объявил, что попрошу своих богов о помощи. Аураке согласились, но я думаю, не из-за своей любви к ближнему, нет — они тоже любят зрелища, Патрик. Они пришли все — мужчины, женщины, старики, дети, все, кто жил в селении. Пришел вождь со своими женами и детьми — меня окружила настоящая дикая, первобытная орда. Они оставили мне крохотный пятачок, а сами столпились вокруг и орали что-то, хлопали в ладоши, а кто-то из них даже кольнул меня острием копья пониже спины. Я прочел «Отче наш», перекрестился и достал из своего саквояжа свечу, зажег ее от поданной мне головешки. Когда воск достаточно расплавился, я сначала оглушил умиравшего булыжником по голове, раскрыл ему рот, задул свечу. И впечатал застрявшую в глотке индейца кость в теплый воск. Выждал немного и выдернул прилипший к свече обломок у

него из горла. Патрик, вы знаете, я разочаровал зрителей, — в голосе фон Штейнена Павел услышал грустные и одновременно торжественные нотки, — они жаждали крови, а я не дал ее им. Этот здоровяк через четверть часа пришел в себя и даже сумел подняться на ноги. Клянусь, он провалялся, отплевываясь кровью, больше суток, я говорю это вам совершенно точно. Так вот, зрители разошлись, спасенный чужими богами несчастный уполз в свою хижину, а я вернулся в свою. И на следующий день к моему жилищу выстроилась очередь — слава о могуществе моего бога разошлась быстро. Зато аураке передумали и есть меня не стали, я был нужен им живым. Но с того дня я не знал покоя ни днем ни ночью — к счастью, индейцы не тронули мой инструмент, и я мог даже делать несложные операции. Но все куда-то подевалось здесь, на этом чертовом корабле, все исчезло — и мои прекрасные скальпели, пережившие со мной то время, и мои настойки, и пауки…

Врач с досадой ударил рукоятью ножа в центр тяжелого блюда, и оно разлетелось на пять крупных осколков.

— Мне пришлось стать одним из них, чтобы выжить, — выучить их язык, есть их пищу, научиться охотиться и даже участвовать в ритуалах. Мне даже полагалась жена, и не одна, — с достоинством сообщил еще одну подробность своей жизни в джунглях врач, — и мне пришлось согласиться. У них интересные обычаи: жена и дети живут отдельно от мужа. И жена никогда не осмелится войти в хижину своего супруга и лишь смиренно приносит ему пищу на порог его жилища. Так было и со мной, но моя жена боялась меня, она всячески давала мне это понять, а ее родители меня, кажется, ненавидели. Зато они все вздохнули свободно, когда я покинул их, а этого момента мне пришлось ждать почти два года. Я сбежал, заявив однажды, что мне необходимо совершить жертвоприношение своему богу. И отправился, словно на охоту, за мной никто ни шел, не следил, не сопровождал, как обычно. И у меня все получилось — я перебрался через реку и почти через месяц блужданий по джунглям добрался до небольшого поселка. К счастью, племя, обитавшее там, оказалось мирным — они выращивали кукурузу и овощи и помогли мне построить лодку. Река привела меня к другому поселению, и там я наконец впервые за долгое время встретил белого человека. Он не стал меня ни о чем расспрашивать, а просто дал одежду и назвал мне мое новое имя. Так из Пауля Фердинанда и превратился в Клауса фон Штейнена. Этот добрый человек подсказал мне, что делать дальше, и благодаря его помощи я добрался до Нью-Йорка, где и сел на эту чертову бригантину. Я думал, что все закончилось, что все позади, но я говорил вам, что аураке очень мстительны, они помнят любое, даже самое крохотное зло и готовы мстить за него до смерти — своей или обидчика, неважно. И они настигли меня, выследили даже здесь, здесь, среди воды. — Речь врача снова стала бессвязной, глаза его распахнулись, а губы задрожали, как у готового расплакаться ребенка. Но руки фон Штейнена не дрожали, пальцы его правой руки стиснули рукоять ножа, а левой врач старательно, как расческой, приглаживал вздыбленные седые волосы на голове.

— Подождите, Клаус, простите, Пауль, — встрепенулся Павел.

Врач снова был близок к аффекту, а нож, даже столовый, в умелых руках представлял собой грозное оружие. Надо отвлечь человека от рвущих душу воспоминаний, хоть уже поздно. Шизофрения, если переводить дословно, означает «расщепление души», разум врача почти мертв, вернее, навсегда остался там, в разгромленном индейцами племени аураке лагере пропавшей на Амазонке экспедиции. Увидевший изуродованные трупы товарищей человек по определению не может пережить это без последствий для своей психики, и случившееся несколько лет назад объясняет все. Не хватает только одной детали, и пока непонятно, является ли она частью общей картины или ею можно пренебречь.

— Подождите, — еще раз успокаивающим голосом повторил Павел, — подождите. Я вспомнил, что вы говорили о пауках, что вы везли их тысячи километров, а потом они исчезли. Что произошло? — И снова шарахнулся назад, влип спиной в переборку кают-компании.

— Если бы я знал! — проревел врач. — Если бы я знал! Исчезли не только Loxosceles, они опасны, очень опасны! Их яд вызывает некроз, но это не смертельно. Но если человека укусят несколько пауков, то на его теле образуется множество язв и гангренных струпов и ему придет конец! Понимаете, Патрик, почему я так берег их,

но они покинули меня! Исчезло все, все. — Фон Штейнен даже зажмурился, задрал голову к потолку и не то простонал, не то провыл коротко от боли, бессилия и осознания своего безумия одновременно. И в тот же миг со скоростью выпущенного из пращи камня метнулся к Павлу и вдавил отнюдь не тупое, а прекрасно заточенное полукруглое острие столового ножа в переносицу собеседника: — Их украли у меня, украли, и украл тот, кто преследовал меня, кто устроил все это.

Врач был абсолютно трезв — он говорил спокойно, уверенно и рассудительно, таким тоном рассуждал профессор в швейцарской клинике, когда показывал Павлу спектрограмму его крови. Или когда подавал на подпись счет — объяснял подробно, обосновывая цифру в конце каждой строки.

— Аураке? — полуутвердительно прошептал Павел, не сводя глаз с расширенных зрачков врача, за которыми лишь угадывался ореховый цвет радужки. Что он употребляет, интересно? Листья коки? Гуараны? Или что-то покрепче: священные грибы южноамериканских индейцев, например? «Тело бога» — вызывающие яркие галлюцинации психогенные грибы, которые использовали в ритуалах только избранные и посвященные — жрецы и вожди племен. А скорее всего, и то, и другое, и третье. Да еще надо помнить про виски. И про спирт из открытого бочонка в носовом трюме.

— Нет, Патрик, нет, это слишком сложно для них, здесь поработал некто более изобретательный и хитрый, чем те недоразвитые существа. Знаете, почему они не сожрали меня в первые же часы, после того как я оказался в их селении? Я плакал, я ползал на коленях в грязи и умолял их о пощаде, чем вызвал лишь отвращение к себе. Предназначенный на съедение враг, по их мнению, не должен просить о снисхождении, если он ведет себя не так, значит, он трус. А трусость врага вместе с его мясом может перейти к тому, кто его съел. Вот вам и пример хода их мысли, Патрик.

Павел чувствовал, как из раны на переносице тонкой теплой струйкой течет кровь. Он свел глаза к носу, но толком разглядеть ничего не успел — матовый блеск серебряного лезвия притягивал взгляд к себе. Врач держал нож крепко, его пальцы с обломанными грязными ногтями Павел видел в нескольких сантиметрах от своего лица. «Сколько времени? Сколько сейчас времени?» — эта мысль билась в голове, как кровь в висках. Павел покосился влево, потом вправо — вот он, деревянный Биг-Бен, но циферблат часов отсюда не виден, слышно только негромкое ритмичное тиканье. И такой же ровный дробный стук в такт механизму доносится из коридора, только он учащается, приближается, замирает, и наступает тишина. И тут же, через мгновение, она исчезает — то ли в очередном взрыве паров спирта, то ли от звука выстрела. Острие ножа проползло по переносице вверх, до линии роста волос на лбу, и отъехало к левому виску. Последнее, что слышал Павел, был глухой стук упавшего на ковер тяжелого ножа и разом навалившуюся темноту и тяжесть. Она погребла его под собой, вдавила в диван, не позволяя сделать ни единого вдоха, перед глазами замерцали зелено-алые, с рваными краями пятна. И без того низкий потолок кают-компании пошел вниз, как гигантский пресс, светлые доски стен, наоборот, расползлись по сторонам, исчезли в искрящемся тумане. Остался только голос — знакомый, встревоженный и требовательный:

— Патрик, Патрик, вы меня слышите? Вы целы? О, Боже! — Звуки пропали, но ненадолго — они вернулись вместе с потоком ледяной соленой воды, обрушившейся на голову.

Павел закашлялся, приподнялся на локтях и открыл глаза. Врач исчез, вместо него рядом с диваном стояла Сара, и в руках у нее Павел увидел большой медный ковш с круглыми боками.

— Патрик, как вы меня напугали! Я думала, что он убил вас, у вас кровь на лице, — быстро-быстро, без запинки проговорила женщина и поставила ковш на стол, прямо на осколки блюда.

Под тяжестью медной, да еще и наполненной водой посудины они жалобно хрустнули, но Сара не обратила на это никакого внимания. Она протянула Павлу руку и помогла сесть. Тот поднес ладонь ко лбу, кончиками пальцев коснулся переносицы — действительно, кровь. Она еще сочилась, а рану немного пощипывало от соленого «душа».

— Где фон Штейнен? — спросил Павел и снова закашлялся, поэтому расслышал лишь часть ответа.

— Он здесь, и все наконец кончено. Надо торопиться, Патрик, вы обещали мне помочь, — проговорила Сара и вскочила на ноги.

— Да-да, конечно. — Павел тоже поднялся и осмотрелся.

Фон Штейнен лежал под столом лицом вниз, одна рука врача скрылась под его тощим телом, вторая вытянулась и оказалась на груди мертвого Бриггса. А рядом с напольными часами, на досках пола, не покрытых ковром, Павел увидел свою «Беретту».

— Мне пришлось выстрелить, я сделала все так, как вы сказали. Только отдача оказалась очень сильной, и я выронила пистолет. Сейчас, подождите, — перехватив взгляд Патрика, ответила Сара.