Проект «Украина». Крым в годы смуты (1917–1921 гг.)
Шрифт:
Той ночью убивали везде – на улицах, за городом, в тюрьмах. Город был оцеплен матросами, чтобы никто из «врагов» не смог уйти в безопасное место. «Нужно только вспомнить лужи крови на улицах, изуродованные трупы, подвозимые на автомобилях к баржам для погребения, бледных женщин с печатью смертельного отчаяния, мечущихся по улицам… (…)
Мало в Севастополе семей, так или иначе не затронутых февральскими убийствами. Много погибло тогда людей, которые еще долгие годы могли бы приносить пользу родине.
Убийство – всегда преступление. Но эти убийства были дважды преступны, т. к. была пролита кровь ни в чем не повинных, беззащитных людей…»206.
Палачи, что лишний
Уцелевший заключенный В. Л-рь стал очевидцем расправы над некоторыми «опасными преступниками» (ниже). Кстати, он, стремясь соблюсти объективность, отдает должное председателю трибунала (попасть под трибунал было в те дни – получить хоть мизерный, но шанс на спасение) матросу Я. А. Шашкову, благодаря «гуманности и корректности» которого были спасены некоторые офицеры. (Один штрих к деятельности Шашкова. Мичман Мертваго обвинялся в том, что произнес фразу: «Смотрите, чтобы не повторился вам 905 год». Подсудимый заявил, что этим высказыванием он хотел только предостеречь матросов от поспешных решений. Трибунал, «не видя точных доказательств к обвинению Мертваго в контрреволюции», постановил считать его оправданным208. Тогда подобное было редкостным исключением из правил.)
Приговаривали к тюремному заключению на срок от одного месяца до 16 лет. И к казни…
Среди заключенных севастопольской тюрьмы был и Ч. Челебиев, муфтий, бывший председатель Национального правительства крымских татар.
Муфтий был взят у себя дома 14 января в Симферополе и доставлен в Севастополь. Здесь, в тюремной камере, с ним приватно беседовал имевший репутацию либерала председатель Севастопольского ревкома Ю. П. Гавен. Будущий историограф революционных событий в Крыму никогда ни словом не обмолвится о содержании этого разговора.
О последних часах жизни Челебиева и других схваченных сохранились свидетельства укрывшегося под псевдонимом упомянутого заключенного той же севастопольской тюрьмы, нашедшего в себе силы, будучи самым буквальным образом на краю смерти, по крупицам собирать информацию о том, что здесь происходило.
«В начале января, после «похода» на татар, после подавления татарской «контрреволюции», после «блестящих баталий» советского воинства, после разграбления крымских городов и сел, в тюрьму был заключен муфтий Челебиев. Сначала его посадили в общую камеру № 5, но на другой день по распоряжению советских владык его
В два часа ночи ворвалась в тюрьму первая банда матросов, предъявивших комиссару тюрьмы требование о выдаче, согласно списку, для расстрела пяти заключенных. Комиссар по телефону запросил совет, как ему быть, выдавать или нет.
Из совета ответили: выдавать, кого потребуют матросы. В предъявленном списке значились: муфтий Ч. Челебиев, контр-адмирал М. Л. Львов, капитан I ранга Ф. Ф. Карказ (лейтенант в 1906-м, участник суда над лейтенантом П. П. Шмидтом– и флот это помнил! – Авт.), капитан II ранга И. Г. Цвингман и бывший старший городовой севастопольской полиции Л. Синица. Им связали руки… Вязали матросы и рабочего плотничной мастерской севастопольского порта Р.
Их повели… Никто из обреченных не просил пощады у своих палачей… Дорогой, до места убийства, в Карантинной балке, как передавал потом рабочий Р., убийцы истязали своих жертв: больного старика Карказа били прикладами и кулаками, Синицу кололи штыками и били прикладами и глумились над всеми.
Их расстреляли в упор и уже мертвых били прикладами и камнями по головам. С убитых сняли верхнее платье, ботинки, кольца, кошельки…»
В четыре часа утра (на 23-е, как у Л-ря, или на 22-е, в числе 70 заключенных, как у Гавена209? – Авт.) вторая банда с ругательствами вытащила из камер, избивая, полковников Шперлинга и Яновского, прапорщиков Гаврилова и Кальбурса, поручика Доценко, капитана II ранга Вахтина, мичмана Целицо, севастопольских обывателей Шульмана (пробили голову), Шварцмана (сломали ребро) и Книжникова, инженера Шостака и матроса Блюмберга. Последним двум каким-то чудом удалось бежать (Блюмберг был, видимо, снова схвачен, ибо его имя фигурирует в списках казненных. – Авт.). «И эти обреченные пошли на свою Голгофу, не прося пощады у своих убийц, лишь у мичмана Целицо выкатились две слезинки – мальчик он еще был, вся жизнь его была еще впереди, да прапорщик Гаврилов о чем-то объяснялся с бандитами…
Их увели, а нам, оставшимся, сказали: «мы разберемся еще с вами»…
Минут через 15–20 глухо долетел в камеру звук нестройного залпа, затем несколько одиночных выстрелов, и все смолкло…
Мы ждем своей очереди… Тускло светит рассвет в переплетенные решеткой тюремные окна…
Тихо, тихо кругом…
Мы лежим на койках, и глаза наши обращены то к иконе, то на окно, где… медленно приближается рассвет; губы каждого невнятно шепчут: «Господи, спаси, защити, Ты единственный наш защитник, единственная наша надежда»…
Как медленно, томительно медленно, приближался рассвет, минуты казались вечностью…
Что пережито было за это время – не в силах описать ни одно перо…
Но вот взошло солнце, ярко вспыхнули его лучи на оконных стеклах, и весело заиграли «зайчики» на стенах и потолке камеры…
Звякнули ключи, провизжал отпираемый замок, и этот звук, точно тупым ножом, резнул по сердцу – это отперли нашу камеру. Началась поверка. Мы вышли в коридор. Пустые и мрачные стояли те камеры, в которых еще вчера было так оживленно.
Казалось, незримый дух убитых витает в них. Из всех обитателей камер № 4 и № 5 чудом уцелели купец Л-в и два прапорщика – Ф. и К…
Мы обнялись, мы расцеловались, мы плакали…»210
Тела складывали на платформы, бросали в автомобили и свозили на Графскую пристань. Матросы не позволили родственникам похоронить убитых. На барже их вывозили в море и там, привязав груз, топили. Море все скроет… Но еще долго, в штормовые дни, трупы прибивало к берегу.
На следующее утро расстрелы повторились.