Проект "Веспасий"
Шрифт:
— Да, надрали зад. Барклай, упрекаемый, что он не «титульной нации», даже предпринял попытку локального контрнаступления. Но имей в виду, мы по легенде — поляки. Попадёмся — кранты. А поляков русские в плен не берут. В отличие от французов и пруссаков, считают предателями и кончают на месте.
— Дык я… Того… Крепостной клятого польского пана. Ежели чо.
Леон засмеялся.
— «Ежели чо», — передразнил он. — «Калi нешта здарылася» надо говорить. На белоруса ничуть не похож. Мову не знаешь — сразу спалишься. Короче, соблюдаем осторожность.
Рисковать действительно не пришлось, Наполеон держал пана Ястржембского при себе, поскольку от нервного
В бригаде генерала Сегюра, развернувшего батальоны на штурм, одно-единственное русское ядро снесло целый ряд инфантерии, убив на месте двадцать два пехотинца за один миг.
Что ряд… Целые батальоны уходили в небытие под градом картечи.
Штурм Смоленска. Источник https://dzen.ru/a/YNVeNVO6yheFKcuq
Понимая, что растрачивает немалые силы далеко не в генеральном сражении и при штурме совершенно второстепенного города, Наполеон бросил вперёд тех, кого менее всего жалко — поляков Понятовского. Они захватили предместья и выкатили орудия, чтоб расстрелять мост через Днепр, по которому защитники имели возможность совершить ретираду на противоположный берег. Но к орудиям крепости внезапно присоединились русские батареи из-за реки, поляки в панике откатились назад, потеряв свою артиллерию.
Всё, что удалось французам, так это только поджечь город, в основной массе строений — деревянный, после чего русские, не имея смысла дальше его удерживать, отступили к Москве.
18 августа французы вошли в Смоленск, от которого мало что осталось. В том числе — домов, куда разместить на отдых солдат и дать помощь раненым.
После очередного втирания успокаивающих составов в бонапартовы ляжки, снова натёртые сиденьем в седле, причём осадой император ровно с тем же успехом командовал бы с походного кресла, Глеб отловил напарника, мывшего руки после соприкосновений с кожей корсиканского мерзавца.
— Лео! Беда. Наши не смогли вывезти около трёх сотен раненых солдат и унтеров. Они в одном из соборов, лежат на шинелях. Шпапнельные, штыковые раны. Воспалённые до гангрены.
Врач с возмущением откинул тряпку.
— Дьявольщина! Им же не выжить. Да, в той истории, что мы знаем, не выжили… Суки! Как можно было забыть или бросить раненых?! Уходили же ночью, планово… — он скривился и передразнил излюбленную реплику персонажей российского кино: — «Своих не бросаем».
— Может, и не смогли. Я понимаю, глупо, всё уже решено
— Но — ты прав. Идём!
— А Наполеон?
Леон прокомментировал, куда императору стоит засунуть его шаловливый отросток, если тот снова заболит из-за триппера. Но тихо. Адъютанты «великого человека» достаточно времени провели в этой части континента, чтоб понимать русский мат.
Отправились пешком. В городе, наводнённом мародёрами, запросто лишиться лошадей. А их уже сейчас ощущалась острая нехватка, по существу, в самом начале компании.
— Знаешь, Глеб… Трудно выразить словами… Почем-то именно в прошлом я чувствую настоящую жизнь. Для себя. У любого врача, решившегося стать чиновником, время от времени накатывает: я страдаю хернёй, а не работаю. Колупаюсь с бумажками, сижу на совещаниях, готовлю отчёты, получаю пыжа от вышесидящего и спускаю его подчинённым… Нет, конечно, в любом случае медицине требуется управление, организационное обеспечение, расстановка кадров, снабжение оборудованием и медикаментами. Вот только это никак не заменит основного призвания врача — лечить живого человека.
— Наполеону член проспринцевал, и душа взлетела ввысь?
— Я же не его одного принимал. Сейчас поможем русским раненым. Если не спасём тех, кому предначертано умереть, то облегчим страдания. Кстати, ты в Смоленске был?
— Разок. Но вряд ли сориентируюсь. До XXI века сохранились некоторые храмы и несколько участков стены. Центр полностью перестроен.
Внутри полосы укреплений по улице стелился густой удушливый дым, ароматом напоминающий кухню нерадивой хозяйки, забывшейся и спалившей на сковороде мясо. Только это был запах горелой человеческой плоти, а не свинины или говядины.
Неубранные трупы валялись повсюду и во множестве. Преимущественно — нонкомбатанты. Бабы, старики, дети. И просто обгорелые тела, чей пол и возраст не установить.
Глеб и Леон ступали осторожно, чтоб не споткнуться, и зажимали рукавами носы.
Завтра здесь будет ещё хуже, тела в жаркую погоду начинают разлагаться и смердеть в считанные часы.
Там, где клубы дыма не создавали плотной завесы, шныряли французы. Посланные, очевидно, на поиски провианта, те тащили из разрушенных домов какую-то утварь и одежду. Самые предприимчивые успели разжиться иконами с золотыми окладами, совершенно наплевав на греховность содеянного — война и отданный на разграбление город начисто отключили триггер добро-зло, вытесненный низменными инстинктами.
Раненые русские нашлись в Духово-Рождественской церкви, возможно — далеко не все, и здесь упрямый характер Мироздания явил себя в полный рост. Леон при помощи Глеба промывал раны, перевязывал чистыми тряпицами, но кровь не останавливалась, не помогли даже жгуты. Когда третий или четвёртый солдат испустил дух прямо под его руками, а соседствующие страдальцы начали глядеть с враждой и подозрением, врач не выдержал и бегом побежал к выходу, под палящее солнце, полузакрытое дымом.
На глазах чиновника выступили слёзы.
— Боже… В храме твоём не позволяешь проявить милосердие.
— Значит, сам Бог не в состоянии что-то предпринять, если это создаст парадокс в истории, — уныло бросил Глеб.
— Но отёки Наполеона Господь позволяет снимать! Эх, если бы проклятый карлик сдох до острова Святой Елены…
А тот не собирался в лучший мир. Приказал убрать трупы и потушить пожары, а через четыре дня скомандовал движение на Москву.
До неё оставалось порядка четырёхсот вёрст — безумно много для рассыпающейся военной машины.