Проездом
Шрифт:
— Ха-ха-ха!.. — тихо рассмеялся Лебедянцев. — Известное дело…
— И я убежден, что она уже тебя настраивала, когда вы ездили по магазинам и осматривали Кремль. Ну, скажи, ведь делала подходы?
— Делала.
— И, конечно, жаловалась?
— Больше насчет благородных чувств прохаживалась, говорила мне, что я, как порядочный человек, должен способствовать устройству ее судьбы… Да разве это тебя возмущает? И всякая другая на ее месте, француженка ли, русская ли, стремилась бы к тому же самому. Ты на что же теперь идешь? Добром она отсюда не уедет. Тут
Об «отступном», они и стали говорить вполголоса, и когда Лебедянцев собрался уходить, Стягин громко вздохнул и сказал ему:
— Смотри, Дмитрий Семенович, я тебе дал carte blanche; [34] если ты пойдешь на попятный двор, я сам рвану и покончу так или иначе.
XII
— Ушел француз, — выговорил Левонтий Наумыч и вдохнул в себя воздух вместе с глотком горячего чая.
Он сидел с дворником Капитоном в своей каморке. Барин сегодня проснулся рано, мог перейти с кровати в кресло и после чая читает газету. Доктор будет около полудня. В доме стоит опять тишина, со вчерашнего дня, когда француженок перевезли в гостиницу.
34
Carte blanche — здесь: неограниченные полномочия (фр.).
— Ушел, — повторил Капитон, дуя на блюдечко, и глазки его весело подмигивали.
— Кабы не Дмитрий Семенович, — продолжал старик полушепотом, — да не доктор, барин бы с ними не сладил.
— Доктор, значит, пожелал?
— Доктор… Они бы его совсем уморили.
И в третий раз Левонтий стал рассказывать дворнику, — совсем уже шепотом, — как он прибежал ночью к барину, и что застал, и как «французенки» раскудахтались.
— И сдается мне, Капитон Иваныч, — говорил Левонтий, широко улыбаясь, — что барин, хоть и силы у него в руках еще не было, как следует стукнул ее.
Это предположение обоим очень понравилось.
— Доктор, — продолжал Левонтий все так же тихо, — живою рукой скрутил. Потому как же возможно больному быть рядом с такими оглашенными?
— А упиралась главная-то мадам?
— Известное дело, побурлила… Без этого как же возможно… Она, небось, чует, что ее царству конец подошел.
Оба засмеялись и переглянулись. Капитон расстегнул пиджак и обтер лоб бумажным платком.
— Значит, она с подходцем приехала… Пожалуй, поди… насчет законного брака?
— А то как же… Еще слава богу, что все это здесь приключилось. Да и барину-то полегчало… Захвати она его здесь, — чего боже сохрани, — в полном расстройстве… пугать бы начала и добилась бы своего…
— Именье бы все записал…
— И очень.
Они помолчали.
— А теперь, — спросил Капитон, принимаясь за новую чашку, — нешто она так удалится?.. Все, небось, сдерет?
— Сдерет, — повторил Левонтий. — Однако, Дмитрий Семеныч за это дело взялся… Он человек бывалый и к барину большую привязку имеет…
— И теперича, Левонтий Наумыч, — начал дворник, — ежели
— Известное дело, не из чего, — подтвердил старик.
Он уже замечал с некоторых пор, что барин совсем не то говорит, не сердится, походя, на Москву, на свое, русское, расспрашивает его про разные разности и не произносит слово «ликвидация», которое Левонтий хорошо выучил. Заметил он, что Вера Ивановна ему по душе пришлась и что он об ней скучает.
Но об ней он первый не заговорил с Капитоном. В этих делах он был очень деликатный человек.
— И барышню французенка же выкурила? — спросил Капитон.
Левонтий не сразу ответил.
— С этого и началось… Приревновала. Вера Ивановна девушка умнейшая… и виду не подала, а ходить перестала. И взять теперь, как она ухаживала за барином, когда он ночи напролет мучился, и какое от этих, с позволения сказать, халд успокоение вышло.
Внизу, с парадного крыльца, раздался звонок.
— Это наверняка доктор, — заметил Капитон.
— Доктор… А Митька-то там ли?
— Должен быть там.
Они разом встали, и Капитон поблагодарил старика за «чай-сахар».
Им обоим стало на душе светлее от всего того, о чем они переговорили. Барину гораздо лучше, дома продавать зря не будет, быть может, и зазимует здесь; а главное, протурили «французенок».
По лестнице, действительно, поднимался доктор; ступеньки поскрипывали под его легкими шагами. Полное, добродушное лицо его с мороза зарумянилось, он смотрел по-праздничному, как практикант, заранее довольный тем, что он найдет у больного.
В дверях он остановился, увидав Стягина в кресле, с газетой в руках, и крикнул:
— Вот мы как! Превосходно! Сами газету читаем! Поздравляю, Вадим Петрович! Теперь мы не по дням, а по часам будем поправляться!
Стягин сидел в кресле еще с укутанными ногами, но уже одетый, в накрахмаленной рубашке; глаза смотрели ласково и вопросительно на доктора.
— Павел Степанович! — откликнулся он, протягивая обе руки доктору. — Вы не только исцелитель моего тела, но и души… Вам я обязан тем, что могу теперь спокойно ждать выздоровления.
— Это мой прямой долг, Вадим Петрович.
Доктору он был действительно обязан освобождением своего дома от «француза», как выражался Левонтий. Вчера Леонтина со своей Марьетой была перевезена в «Славянский базар» по настоянию добрейшего Павла Степановича. Он напустил даже на себя небывалую строгость, когда говорил Леонтине о том, что не может ручаться за исход болезни, если больного будет тревожить соседство двух женщин, не привыкших к тишине.
Леонтина объявила ему в ответ, что она сама не желает оставаться «dans cette sale boite». [35]
35
Dans cette sale boite — в этой грязной конуре (фр.).