Профессия: иностранец
Шрифт:
Впрочем, долой наивность. Прочь подозрения: мои соавторы (и не только Слава и Володя, но и Витя Комар с Димой Биленкиным), были известны как талантливые журналисты, профессионально занимающиеся наукой, да еще в научном отделе "Комсомолки". Они все эти "штучки" уже перещупали и передумали. Один я - гуманитарий, как глухарь и слепец, сидел с открытым ртом в обществе зрячеслышащих с техническим и научным образованием, и еще при этом обо всем этом думающих. Сундуком с золотыми драгоценностями называю я сегодня наши научпоповские разговоры при обсуждении сюжетов повестей: мы о "таком" не только говорили и думали, что ни словом тогда сказать, ни пером описать невозможно было. Добавлю, что Дима с Витей в отличие от Славы и Володи (я вообще вне этого уникального списка и перечисления) своим умом и знаниями никогда не были обделены Богом и судьбою. Лишь сегодня понимаю: мой вечно открытый
Вернусь, однако, к нашему творческому горению. То был счастливый период нашей жизни: он длился без малого шестнадцать лет (с 1966 по 1982 годы), как самый насыщенный творческим бескорыстием, товариществом и коллегиальностью. Никогда не ссорились, спорили только по творческим делам и без кулаков за пазухой. Кто и сколько внес ума, фантазии и "пера" (мастерства литературного) мы не знали и считать не хотели. Понятие "лепта" в лексиконе Багряка отсутствовало. Бывали ситуации, создаваемые коллегами по редакции или женами: чья была идея "Пяти президентов"? кто написал именно эту главу в "Синих людях"? Ответ: все! "Ну ладно, мне-то можно сказать по секрету"? Хорошо, так и быть (и остальным передай: "Оптом!"). Именно по этой причине при публикации повести или выходе в виде книги повестей мы никогда не раскрывали читателю истинные фамилии Багрякского содружества. Мы трогательно оберегали себя и от досужих сплетен, и от меркантильности. Хотя каждый про себя точно знал меру способностей и участия в работе, но: царствовало табу!
Однажды, помно, был прокол: за "Фирму приключений" мы получили премию года журнала "Смена", и тут понадобилась фотография автора для публикации лауреатов премий. Мы добросовестно сели за стол, разложили живые лица, аккуратно их нарезали и собрали "портрет Багряка". Получился редкостный дебил, его и напечатали в журнале: нам не было жалко Багряка, мы ж его знали в лицо, и этого было достаточно для самоликования. В другой раз для польского издателя нужна была автобиография автора; кто-то из нас ее сочинил: Багряк по этой биографии имел семь высших образований, был восемь раз женат, его окружали дети в количестве одиннадцати мальчиков и девочек, он побывал во всех странах мира, кроме (список десяти стран), знал восемь языков и хуже остальных русский и латынь. Слух о том, что за спиной автора нанятая им же за огромные деньги полуголодная банда безработных и талантливых знаменитых писателей уже витал и был близок к истине: "безработных" - какая ж работа в газете денежная? "талантливая команда" - вполне возможно? "банда" - смотря как посмотреть? Только с таким набором личных качеств Павел Багряк рискнул назвать первое детгизовское издание "Пять президентов" - романом в пяти повестях: босяк типичный!
Теперь пойдем дальше - к делам куда более хлопотным и, увы, опасным: к повести "Профессия: иностранец". Объявил нам о неожиданном заказе Володя Губарев. Вот так он "обрадовал" Багряка: беру это слово в кавычки. Побывать в КГБ на Лубянке, чтобы собрать материал о разведчике, увидеть его "живьем" и вправду могло показаться любому из нас интересным делом, особенно с творческой точки зрения. Что же касается лично меня (не берусь говорить от имени всех Багряков), то в первый момент я элементарно испугался, даже аббревиатуру "КГБ" ощутил с генетическим страхом, имея на то личные основания: мои родители в злопамятные тридцатые годы побывали в "тех" местах не день и не месяц, да и мы со старшим братом испытали счастье поносить звание детей "врагов народа". Веселенькое было дело.
Володя Губарев и повел нас на заклание. Почему он взял на себя обязанность "связника" с госбезопасностью, я не знаю и знать не хочу: возможно именно Володя вызывал у ведомства наибольшее доверие, то ли он сам пошел к ним встречным курсом? Умолкаю. Все такие вопросы я от себя отвожу. Конечно, я мог бы и догадываться, рискуя грубо ошибиться и в точку попасть, а вообще-то все это - темный лес, в котором и зрячему легко заблудиться. Можно таким же образом обидеть кого-то или недооценить его, все от самого устроителя зависит. Так или иначе, а дело случилось в конце шестьдесят восьмого года. Думаю, каждый заместитель главного редактора популярной газеты в те времена по должности своей был связан с "ведомством", будучи со всех сторон проверенным и достойным человеком; осторожно говорю, подбирая слова и округляя их, чтобы невзначай не обидеть таких людей, тем более - Володю Губарева, вскоре ставшего замом главного "Комсомолки". Не исключаю и того, что иные
В один прекрасный день вся пятерка приехала к главному подъезду знаменитого здания на Лубянке. Никогда не забуду мое единственное желание: затеряться в толпе, чтобы меня никто из знакомых не видел входящим в здание, а уж все остальное как-нибудь переживу. И почему-то страшно было и интересно, по принципу "журналист меняет профессию"; Господи, сколько из нас не "меняли", а совмещали профессии (возможно, как и наш "ведущий" на Голгофу)? Проще сказать, все мы (и я в том числе) были в странном состоянии, когда ни пугаться, ни радоваться соавторам не было смысла. Отчетливо помню, почему-то уверенный в том, что и мои коллеги переживали те же чувства. (Сегодня все, что связано с "ведомством", полность смикшировано (приглушено) реальной жизнью и нынешним бытом и иным отношением к КГБ, но тогда воспринималось иначе, что естественно.) "Стук-стук, это я - твой друг...", неужели так быстро позабыли?
Говорю обо всем об этом вовсе не для того, чтобы выглядеть белой вороной среди ворон черных, не с намерением остаться в белоснежной жилетке и еще при бабочке: никто меня не подозревал "в связях", как и я никого из соавторов тоже не подозреваю, а то подчеркиваю, что времена меняются незаметно от нас, но зато вместе с нами. Ну и что (спросите вы сегодня), что я пришел в некую службу под названием ФСБ? А вам-то какое дело?
– спокойно отвечу. А тогда коробило и страшило, заставляя каждого втягивать голову в плечи: вот в чем секрет и смысл изменений нашей сегодняшней психологии и жизни, отхода от реалий минувшего.
Вошли через дверь с интересом и с недоверием, которое оказалось верным. Вся процедура визита Багряков на площадь Джержинского достаточно полно и достоверно описана в повести. Это освобождает меня от необходимости самоцитирования.
"Шутка" Володи оказалась серьезной.
Работа началась так. Вести записи нам не разрешили: "берите на память". Не грубо об этом сказали, а весьма вежливо: "предупредили". Слушать? Можно все, сколько и что будут говорить хозяева. Слава Богу, что не обыскивали, не подозрительно осмотрели, а даже благожелательно: им тоже интересно посмотреть на литераторов, которым разведкой сделан "заказ". Терминологически все было выдержано по-джентльменски: "не рекомендуем", "не переспрашивайте, даже если не поймете или не услышите", "чувствуйте себя, извините, в своей тарелке", "будьте раскованны, но просим не курить", "смейтесь, сколько душе угодно", "о лимите времени предупредим минут за десять", "вопросы приготовили, как мы вас просили, заранее и в письменном варианте?", "весьма признательны", и последнее: "ваш герой будет сидеть посередине, вы и сами его узнаете", и т.д., и т.п.
Конечно, далеко не все из нас испытывали комплексы, схожие с моими. Славка Голованов сразу сказал, положив ногу на ногу: можем ли мы рассчитывать на то, что увидим Рудольфа Абеля? (Я поперхнулся, так как не знал даже, что легендарного шпиона зовут Рудольфом! А они, сидящие за столом, переглянулись, улыбаясь. Позже мы поняли, почему, и читателю это станет известно, но позже.)
В уютном и прекрасном зале за длинным столом стояли с одной стороны десять или пятнадцать кресел, а с другой стороны ровно пять (по креслу на каждого Багряка). Сопровождал нас господин, встретивший Багряков у входа в здание, документов не проверяли, мы же были с провожатым. Минут пять или чуть больше мы сидели одни. Потом вошли "хозяева" в сопровождении того же "нашего", все расселись напротив, во главе стола оказался "наш" (я до сих пор, даже написав повесть и опубликовав ее, не ведаю, кем он был, в какой должности и в каком звании, и вообще больше его никогда не видел).
В центре стола перед нами посадили нашего героя, о котором нам предстояло потом писать, а пока что - беседовать. Абсолютная тишина. Слышу астматический выдох и вдох одного из сопровождающих героя; смысла присутствия этих людей мы сначала не знали, но скоро сообразили, как только они открыли рты. Теперь умолкаю: всю процедуру трех бесед и их содержание читатель может узнать, прочитав повесть. Единственное, чего в ней нет, так это упоминания о кратких записях, которые разрешили делать мне (почему именно мне, не знаю), но при уходе мои пометочки быстро просмотрел "ведущий" и забрал себе. И еще: Володя Губарев чувствовал себя ни хуже и не лучше нас. Зато Ярослав, к счастью, быстрее нас осмелевший, уже острил, балаганил, вообще воистину хозяйничал на встрече. Классическая формула и здесь пригодилась: "врачу исцелися сам" (Евангелие от Луки).