Профессор бессмертия. Мистические произведения русских писателей
Шрифт:
«Да она, словно всасывает меня в себя, как та красавица на Цейлоне, о которой говорил мне мой приятель, кругосветный путешественник: после двух дней стоянки, его пришлось тащить на фрегат почти силою, по приказанию капитана», — подумал Подгорский и, не без удовольствия, заметил спускавшегося по косогору Петра Ивановича. С ним шло освобождение. За хозяином следовал какой-то отставной военный, человек лет тридцати, с тоненькими усиками и несомненно красивой наружности.
— Федор Лукич! Милости просим! — громко произнесла Наталья Петровна, — какими судьбами?
«Вероятно, один из счастливцев?» — невольно подумал Семен Андреевич,
— Я к вам с предложением, — ответил Федор Лукич развязно, войдя в беседку.
Новых знакомцев представили друг дружке; когда все заняли места, то Федор Лукич объяснил, что сегодня, к трем часам пополудни, прибудет дистанционный путейский пароход, что на нем едет большое общество, что цель путешествия — рыбная ловля en grand: с собою везут сети, рыбаков, палатки для устройства бивака, припасы, что взят повар исправника и что прогулка рассчитана на три дня.
— Может быть, и гость поедет с нами, — проговорил Федор Лукич, — а может быть, и сам Петр Иванович? Будут все власти: исправник, товарищ прокурора, следователь, лесничий, инженер, путеец, акцизный, так что на целых три дня люди останутся без всякого управления.
— Да, да, поедемте, Семен Андреевич, отличные господа! Ознакомитесь также с нашими рыбаками, — проговорила Наталья Петровна.
— Нет, благодарю вас, мне нельзя будет, так как я уже распорядился о вызове сюда нескольких калмыцких старшин.
— О! мы их назад отправим, — уверенно и четко проговорил Федор Лукич, — стоит только сказать исправнику и конец.
— Нет! Увольте, прошу вас, много благодарен.
— А ты, Петр Иванович? — спросила хозяйка.
— Я с гостем останусь.
— Да, уж Петра Ивановича не вытащишь, — проговорил отставной военный. — И такую хорошенькую жену, да на целых три дня отпускать, да еще с такими, как мы, молодцами — это смело, очень смело, — добавил он с каким-то худо скрытым и даже нескрываемым цинизмом.
«Должно быть, — думалось Подгорскому, — этот господин действительно является очередным у Натальи Петровны?»
Положение Подгорского стало как-то чрезвычайно неловко; он взглянул исподлобья на Петра Ивановича; хозяин чуть-чуть покачал головою, и едва заметная снисходительная улыбочка промелькнула по губам его.
— Ну уж! К этому мы привыкли, — заметила очень громко Наталья Петровна и махнула рукою.
«Несомненно, что мое предположение верно», — заключил мысленно Подгорский.
Разговор перешел на разные предметы, касающиеся края; говорили о рыбной ловле, о каких-то недавно произведенных в одном из курганов раскопках; позлословили насчет некоторых из лиц, отправлявшихся на прогулку, курили папиросы, пили кофе и, наконец, разошлись.
— Едут! Едут! — закричал часа в два пополудни Федор Лукич, взбегая по крутизне сада к дому от берега Волги.
— Вот это правильно! — ответила ему из окна Наталья Петровна.
Она высунулась из окна и взглянула сквозь листву высоких осокорей вверх по Волге. Действительно: черный дым парохода виднелся явственно в ярком свете горячего дня за одним из отрогов, и минут через тридцать после этого, подле домика Петра Ивановича образовались две своеобразные, одна с другою не сливавшиеся кучки людей, весьма типичные для живописца.
В одной кучке, здороваясь у подъезда с хозяйкою и Федором Лукичом, толпились приезжие гости, пассажиры парохода, съехавшие на берег всем обществом
Другая кучка, расположившаяся на некотором удалении от подъезда, между кибиток и тарантасиков, представляла из себя нечто вполне противоположное. Полное молчание царило над нею, и ярко белели между серых кафтанов, охабней и темных женских юбок молочно-светлые перевязки и бинты, недавно наложенные Петром Ивановичем. Невзрачные, скуластые, с реденькими бородками калмыки, толстые, сочные колонисты-немцы и очень немногие русские; больные, сидя, другие — здоровые, стоя, взирали на приезжих, почтительно сняв шапки. Не было между ними лиц, если не задумчивых, то, по крайней мере, не сосредоточенных, и, насколько смеялась и тараторила первая кучка здоровых представителей власти, настолько молчала и соображала вторая кучка, состоявшая из больного народа.
— А, это ты, Захар! — проговорил лесничий, завидев в последней кучке осанистого мужика и подходя к нему. — Какие это у тебя неклейменные бревна нашлись? Не в первый раз, братец! Смотри, плохо придется.
— Да ведь он и у меня свидетелем по другому делу вызван; сегодня повестку послали, — добавил судебный следователь, подойдя к Захару вплотную.
Захар поворачивал шапку в руках и молчал.
— А где же, господа, главная власть, исправник, Фаддей Фаддеич? — громко проговорила хозяйка, не замечая его между прибывшими.
Ей объяснил немедленно судебный следователь, что исправник по пути съехал на другой берег Волги, где его ожидал становой, для получения каких-то приказаний относительно недалекой отсюда ватаги рыболовов.
Вышел, наконец, на крыльцо и сам Петр Иванович. Длинный, бледноватый, с проседью в бороде, он, здороваясь с приезжими, просил зайти в дом, но этого не исполнили, а прошли прямо в сад, в беседку. Там находился Семен Андреевич — последовало взаимное представление, приглашение гостя принять участие в прогулке, его отказ, упрашивания и опять отказ, и, наконец, минут через двадцать вся шумная компания налетевших властей направилась к пароходу, и в Родниковке настала глубочайшая тишина; молчание яркой степи отовсюду надвинулось на нее.