Профессорятник
Шрифт:
Незадолго до смерти Константин Паустовский писал: «Мне хочется хотя бы маленькой, но светлой памяти о себе, такой слабой, как мимолетная улыбка. Улыбнитесь же мне напоследок. Я приму эту улыбку как величайший и незаслуженный дар». Что-что, а «мимолетная улыбка» ушедшим в мир иной моим учителям и друзьям будет обеспечена — ведь многие забавные эпизоды, о которых пойдет речь в этой книге, появились с их участием.
По канонам избранного жанра это обращение к читателю, казалось бы, должно начинаться со слов, что автор, дескать, старательно «причесал» свою «исписанную мелким почерком» записную книжку, в которой долгие годы скрупулезно фиксировал
И еще об одном. Любая ирония небезопасна — всегда найдется тот, кто обидится, а у иного и глаз затянется «петушиной пленкой». В этой связи лучше, конечно, ничего не писать, поскольку любой плод крючкотворства — улика, последствия которой могут оказаться не очень приятными. По этой причине наиболее деликатные моменты в книге смягчены: где-то облагозвучены глаголы и существительные, чьи-то настоящие имена скрыты литерой «N». Впрочем, от многих действующих лиц реакции, увы, дождаться уже не суждено.
Что же касаемо второй части книги — «Эссеистика», то автор с некоторой долей лукавства надеется, что мало кому понятная специфика жанра «эссе», «спишет» все его проблемы, связанные с объединением разнородных опусов, не попавших в разряд научно-аналитических.
Автор надеется на добрую улыбку и понимание читателя.
Что же касается претензий — они будут приняты смиренно.
Автор
1. БАЙКИ И ПРИКОЛЫ ИЗ ЖИЗНИ ЛЕНИНГРАДСКИХ ГЕОГРАФОВ
1. О ВРЕДЕ СОЮЗА НАУКИ И ИСКУССТВА
Одно из понтовых различий Москвы и Ленинграда советских времен состояло в том, что то заведение, где бодрящее сорокаградусное зелье продавалось в розлив, в столице таинственно шифровалось «котлетной», а вот в городе на Неве именовалось более откровенно, можно сказать, даже по-революционному — «рюмочной». (Правда, знатоки утверждают, что были, якобы, исключения, но мы — о тенденции).
Интересная деталь, по нашим наблюдениям, состояла и в том, что социальный статус бывалых завсегдатаев таких заведений, был существенно выше тех, которые имели обыкновение опохмеляться дешевым портвейном в разливных «забегаловках», где собиралась менее обеспеченная, интеллектуально изнуренная публика, а то и просто «гольтепа». Иначе говоря, та самая дешевизна и служила главным объяснением социальной стратификации поклонников Бахуса. (Кстати, постоянным посетителем подобных заведений был драматург Александр Володин, имевший свою любимую рюмочную, надежный источник информации и вдохновения).
Именно в одной из таких рюмочных — вблизи Сенной площади, в переулке Гривцова, в непосредственной близости от знаменитого здания Русского
Надо заметить, что рюмочные вообще не располагали ко всякого рода буйствам и оргиям, хотя бы потому, что в них полностью отсутствовали посадочные места, В этой связи встречи происходили в форме «а-ля-фуршет» (a la Jourchette), отчего более других, по причине своей инвалидности, страдал Юрий Дмитриевич Дмитревский— наш Учитель, «шеф-модератор» любой веселой компании, известный африканист, профессор, заслуженный деятель науки, участник Великой отечественной войны, etc. Для него, «сверхкомпанейского» человека, не было ничего более изнурительного, чем так называемое вращение в обществе, приемы, званые ужины, дресс-коды и всякого рода «ярмарки тщеславия», когда гости ждут метких слов, звонких фраз, чуждого ему блеска. В этом же заведении естественности и демократии было не занимать, хотя, как мы увидим далее, подстерегали и некоторые «опасности».
...Как водится, первый тост с большим удовлетворением и духоподъемным чувством был выпит за славную географическую науку и ее корифеев, второй за прекрасный пол, а далее— как водится, за ...победу «Зенита», ирригацию в Узбекистане, за то, чтобы землю отдать крестьянам, море — матросам, мужиков — бабам, etc. Через какое-то время, изнемогавший от нагрузки на единственную ногу Учитель, уже сидел прямо на урне перед входом в рюмочную и тепло обнимался с новым гостем хмельного заведения, известным в Ленинграде художником — Владимиром Селезневым, произведения которого, кстати, находятся в музеях и частных собраниях во многих странах мира, в том числе — Франции, Германии, Великобритании, США, Японии и т. д.).
И чувства, естественно, нахлынули с новой силой. С началом нового акта творчества, как водится, выпили за настоящее искусство живописи и, знамо дело, его лучших представителей (находившихся визави), затем за нерушимый союз науки и искусства, и это был последний тост, который еще могли припомнить участники сей торжественной сходки. Ну, а потом, увы, наступила полная амнезия.
Что происходило далее — сплошная детективная история, помесь кинематографа ужасов (ужастика) с реалистической драмой.
Глубокой ночью раздался телефонный звонок от Натальи Федоровны Дмитревской — жены профессора с более чем некуда печальной вестью о ...внезапной кончине дорогого Учителя в мастерской художника Селезнева на Васильевском острове. Как-то сразу опустела душа, остался один телесный чехол. Не медля, оделся и, одолжив, сколько было денег у соседа (кстати, секретаря одного из райкомов ВЛКСМ Ленинграда) на текущие расходы и достойное погребение, вызвал такси и, убитый горем, спешно отправился в мастерскую художника. По пути настоящий приступ ярости вызвал разведенный Дворцовый мост, но в то же время, получасовое бдение у его вздыбленных пролетов вернуло охлажденное здравомыслие, заставило по-новому обдумать всю прожитую жизнь и роль дорогого профессора в том, что она так круто перевернулась.