Прогресс от мифа, через логос, к науке?

Хюбнер Курт

11

После этого сопоставления науки и мифа, я хочу обратиться к диспозиции, которая дана в начале моего доклада, а именно к логосу. Если логос, как широко принято считать, есть только донаучное явление, тогда миф подчинен ему так же мало, как и науке и о прогрессе от мифа к логосу не может идти и речи. Однако является ли логос только донаучным явлением?

По отношению к некоторым его проявлениям несомненно. Напомню только уже упоминавшияся пример о взглядах Гераклита на природу звезд. Эти взгляды имеют научный характер уже потому, что они могут быть научно опровергнуты. Однако прежде всего мы должны спросить, следует ли принцип логоса (искать для всего доказательство, обоснование, разумное объяснение),

понимать в том же самом смысле, как это имеет место в науке. Фактически ведь та предметная область, к которой применяется логос со своим принципом, ближе к мифу, нежели к науке. Досократики говорили, правда, об элементах воды, воздуха, огня и т. д., однако понимали под этим вряд ли их чисто физические проявления. Гегель говорил поэтому о «спекулятивной воде» Фалеса, желая тем самым подчеркнуть их отличие от чисто материалистических взглядов. Я упоминаю это, не имея возможности, в силу недостатка места, подробно показать, что тезис о происхождении всего из воды соответствует мифическим представлениям о процессе рождения. Также и платоновские идеи вряд ли можно отождествить с тем, что в науке понимается под понятием; скорее они ближе к богам. Вообще миф у Платона играет решающую роль. Названный принцип логоса действует у него только по отношению ограниченной области, но корни логоса и его предел видит он не в нем самом, а во вне: согласно платоновскому пониманию его корни лежат в мифической силе эроса, а именно стремлении и любви к сверхчувственным идеям, в то время как его конец в упоительном и неземном созерцании самих идей, событии, сопоставимом с мифической эпифанией богов. В платоновских произведениях можно усмотреть форму спасения мифа посредством логоса: разве не сам логос, который от диалога к диалогу вскрывает свои кричащие слабости, словно признает всеохватность мифического. И не ведет ли аристотелевский, обязанный логосу, довольно сложный путь доказательства, опять к богам, якобы движущим сферы?

Однако между логосом и мифом существует непроходимая пропасть. Ибо при применении принципа логоса к предметной сфере мифа не только утрачивается живое многообразие мифа и ослабляется систематизирующее единство и абстрактная понятийность, но миф подчиняется трансцендентности, которой чужда его направленность на чувственно воспринимаемое. Так, на вершине платоновской систематики идей находится идея блага, которую невозможно созерцать. У Аристотеля боги, которые движут сферы, подчинены единому богу, который является высшей и последней причиной движения, сам недвижим и пребывает в абсолютной трасцендентности.

Благодаря этому выступает не только отличие между мифом и логосом, но может быть правильно понято отличие между логосом и наукой. Ибо оказывается, что обычная формулировка принципа логоса неточна, приводит к недоразумениям и скорее должна гласить: следует искать доказательства для высшей трансцендентности и демонстрировать связи обоснования, согласно которым все в конечном счете имеет общие корни в трансцендентном, будь то благо, бог или что-либо еще. В этом смысле логос есть метафизика в классическом понимании слова. Но если мы сравним эту метафизику с онтологией, которая лежит в основе науки, тогда мы увидим, что их миры различны и что только шаткая формулировка основного принципа, лежащего в основе логоса, навязывает мнение, что логос есть разновидность до-науки. Ибо научная онтология характеризуется именно тем, что освобождается от всего трансцендентного.

Однако метафизика логоса не что иное как онтологический концепт. Поэтому заканчивается также сравнение между мифом и греческим логосом с одной стороны и греческим логосом и наукой с другой стороны точно так же, как между мифом и наукой: переходы от мифа к логосу и от логоса к науке были не прогрессом, а переходами к новым аспектам реальности.

12

История духа, таким образом, не должна (здесь я перехожу к последнему пункту) пониматься как линейное

движение от примитивного к высшему. Она демонстрирует скачки и повороты, в которых общее направление полностью изменяется. Впечатление подъема к вершине, как было замечено в начале доклада, возникает лишь благодаря тому, что мы рассматриваем историю с ее конца, а именно, от научно-технической эпохи.

Здесь возникает однако вопрос, как объяснить эти скачки и повороты к новым аспектам реальности. Какое объясняющее понятие должны мы положить в основу ответа? Научное, метафизиченское или мифическое? Как только мы применим одно из них, все прочее понимание действительности будет рассматриваться в свете соответствуюшщей онтологии и будет закрепляться в представлении, будто только она истинна и поэтому люди в той или иной степени всегда ей руководствовались. Для этого однако нет теоретических оснований.

13

Но если мы должны отказаться от позиции выносящих приговор истории, что означает тогда наша современная жизнь? Мы живем ведь в научную эпоху, миф и логос давно исчезли с исторической арены и ничто не может пробудить их к жизни.

Такая оценка покоилась бы однако на заблуждении. Это заблуждение, потому что именно в нашем экзистенциальном опыте мы неизменно думаем мифически: в нашем отношении к рождению и смерти, в любви, в отношении к природе, в восприятии искусства и религии. Здесь мы повсюду сталкиваемся с мистерией бытия и вряд ли научное просвещение сможет что-либо изменить. Современный человек живет, так сказать, во многих мирах: научно-техническом мире, который господствует в его повседневности и профессиональной деятельности, однако без труда и непроизвольно оказывается в другом мире, когда любуется пейзажем или мифическим колдовством искусства, посещая церковь, совершено независимо от того, является человек верующим или нет в узком смысле слова. Все эти различные способы переживания мира живут в нем, и только от ситуации зависит, когда они актуализируются. В этой постоянной смене точек зрения выражается также то, что научная эпоха, с одной стороны, прославляется как насыщенная неисчислимымим благами, с другой стороны, сверхрационализация ведет к опустыниванию жизни, которое все более воспринимается как невыносимое.

Заблуждение, о котором я говорю, опасно тем, что оно мифическую сторону нашей жизни только вытесняет, не снимая, и содействует тем самым иррациональной атмосфере. Я напомню о политических псевдомифах недавнего прошлого и современности, некоторых явлениях движения «новый век», модного культа матери и его ритуалах в феминизме.

Однако тяжелейшим заблуждением было бы также полагать, что минувший мир логоса нас больше не касается. Ведь свойствнная ему метафизика, которая нам открыла глаза на то, что есть вообще онтология, пыталась быть учением о сущем в целом. Греческая метафизика навсегда останется неуничтожимой парадигмой, на которую ориентируется философия, открывая нам глаза на онтологическое понимание всех концепций действительности. Только через сравнительное изучение онтологий, для чего античная метафизика образует необходимую предпосылку, позволяет нам не оставлять без критики наш собственный опыт, понимая, что последнее обоснование всегда может быть только метафизическим.

Только если мы сохраняем открытым подход к прошлому и его различным возможностям рассматривать мир, мы можем сохранить критическую дистанцию к современности и предотвратить слепоту. Однако перед нами еще стоит задача вырваться из современной односторонности и преобразовать нашу действительность на основе триады мифа, метафизики и науки.

Дополнительная литература

1. Хюбнер К. Критика научного разума. М., 1994.

2. H"ubner K. Die Wahrit des Mythos. M"uncn, 1985.

3. H"ubner K. "Uber verschiedene Zeitbegriffe in Alltag, Physik und Mythos, in: F.M. Korff (Hrsg.), Redlics Denken, Festschrift f"ur G.-G. Grau, Stuttgart, 1982.