Прогрессоры (Лестница из терновника-3)
Шрифт:
Волки Анну сами чертят схемы на раз; видимо, оттого и не испытывают жестокой нужды в подписях, что для них карта — не карта, а своего рода фотопанорама дорог, которые кто-то уже проходил, не только в масштабе, но и в звуках-красках-запахах: «Вот тут ещё такие каменюки, что лошади не пройдут, верблюдов надо…». Читают пометки-символы, не как буквы, а как микрофильмы. Этим методом очень интересуется Ар-Нель, а вот Эткуру так мыслить не умеет — аристократ, пороху не нюхал, его мир в чёрточки-точки не укладывается и память не та. Он некоторое время рассматривает лист бумаги с крестиками-ноликами, потом начинает скучать и уходит слушать,
На самом деле, тень-о — не так, чтобы очень лютня. Но струнный инструмент, длинный гриф, девять струн на колках… не гитарой же его обозвать? Правда, звук, по-моему, и впрямь ближе к гитарному — мягкий такой, глубокий тон, без металлической резкости — но внешне эта штука совсем на гитару не похожа. Хотя, я, честно говоря, не ахти какой ценитель — с музыкальным слухом у меня беда.
Но слушать пение люблю. Голос Ви-Э после метаморфозы стал немного выше, но превратился не в сопрано, а в контральто, если я правильно называю: низкий и нежный женский голос. Поёт она замечательно, с актёрской страстью, и дивно выглядит, в лиловой шёлковой пелеринке, с длинными русыми локонами, не вплетёнными в косу, вокруг бледного нервного лица, с сияющими зелёными очами, обнимая тень-о, на фоне распахнутого окна с молочно-голубым ранним весенним вечером за ним:
Не прощайтесь со мной. Уходите, не оглянувшись. Не давайте бесплодной надежды, Не пишите безжалостных писем — Я не посмею ответить. Я — осенний листок на ветру. Я — цветок у дороги. Я — забытая надпись на сломанном веере… Не прощайтесь со мной. Мы не скрестим мечей — Мне всё ясно и так. Мне не вылечить ран, Моя кровь заливает траву После схватки, которой не будет. Я — полночная тень. Я — погасший фонарик. Я — бумажная ветка акации в скорбном огне… Не прощайтесь со мной…Пение Ви-Э трогает северян до слёз; послушать собралась вся местная прислуга и немногие гости, даже наш пожилой любезный трактирщик украдкой трёт глаза, видимо, вспомнив о своей прекрасной молодости. Эткуру, кажется, принимает драматический накал в тоне возлюбленной всерьёз, обнимает её, как малыш — котёнка: страстно и жарко, но неудобно — и гладит по голове. Ви-Э, добрая душа, шепчет:
— Не огорчайся, миленький, это всего лишь песня.
— Ви-Э — большой талант, — негромко говорит Юу. — Каково ей в Лянчине придётся, с таким талантом, с таким голосом… Ужасно как-то.
— Не будет ничего плохого, — тут же говорит Эткуру, блеснув глазами. — С моей Ви не будет ничего плохого, — и прижимает её спиной к своей груди изо всех сил.
— Можно ещё спеть, солнышко? — спрашивает Ви-Э. — Не такую грустную песню, но тоже про любовь, а? Хочешь?
— Да, — говорит Эткуру ей в затылок. — Ты пой, я хочу.
Я смотрю на них и понимаю, что за Ви-Э наш сиятельный Эткуру, действительно, кого угодно порвёт. И что Ви-Э —
Ви-Э берёт несколько печальных аккордов — и тут во дворе начинают голосить собаки. Между тявканьем мне мерещится стук копыт; Ри-Ё, выглянув в окно, сообщает:
— Отряд наёмников, Учитель.
Южанам тут же делается сильно не по себе. Волк, заслушавшийся Ви-Э, кричит: «Командир, солдаты!» — Анну тут же оказывается около двери и Ар-Нель с ним. Руки волков инстинктивно тянутся к эфесам — ещё бы, наёмники останавливают коней у нашего жалкого трактира.
И мне это тоже очень странно. Во-первых, не регулярная армия, а какая-то посторонняя публика; хотели бы остановить моих варваров на высшем уровне — послали бы гвардейцев. Во-вторых, а зачем мы вообще сдались этим «диким гусям»?
Тем временем, командир «диких гусей» входит в трактир, в зал для проезжающих, где вся наша компания культурно отдыхает и развлекается. Он довольно молод — лет тридцать, у него симпатичное открытое лицо, серые глаза, тёмная коса, потёртая кожаная куртка, скинутая с правого плеча, как гвардейская форменная, полотняная рубаха под ней, кожаные штаны, высокие сапоги, меч и пара пистолетов. Увидев нас — в частности и Львят — боец широко улыбается.
— Ага! — говорит он Анну весело. — Мы вас догнали, Уважаемый Господин Посол. Ребята устраивают лошадей — мы сегодня в сёдлах с рассвета.
— Э… зачем? — спрашивает Анну.
Он убрал руку с меча, но, судя по лицу, ему всё равно неспокойно.
— Вы не поверите, клянусь Небесами! — говорит боец и протягивает раскрытую ладонь. — Я — Дин-Ли из Семьи Коу, Дин-Ли Ночной Ветер, и я привёл вам вашихлюдей, Уважаемый Господин. По гарнизонам прошёл слух, что вы даёте шанс вашим людям, тоскующим по дому… Стоп, это ведь вы — Посол Анну? Точно?
Анну озадачен.
— Каким людям? — спрашивает он, явно отчаянно пытаясь сообразить, в чём тут подвох.
От его непонимания Дин-Ли чуть теряется. Он, как будто, ждал чего-то другого.
— Но ведь… — Дин-Ли осматривает помещение, останавливает взгляд на Эткуру, заслонившем Ви-Э собой. — Вот! — восклицает он радостно. — Говорят, что вы, Уважаемый Господин Анну, говорили, что лично вы нипочём не сочтёте предателями тех, у кого в бою споткнулась лошадь… Ребята хотят вернуться. Их живьём похоронили. Тем более, что с Лянчином официально объявлен мир.
Анну начинает понимать, он краснеет и бледнеет, потом отодвигает Дин-Ли с дороги и выходит во двор. Я подхожу к окну и вижу в прозрачных сумерках удивительную картину.
Они, оставив лошадей у плетня и коновязи, подходят и останавливаются. Их — точно не меньше сотни, а может, больше сотни. И они — самая безумная компания, какую можно себе представить.
Большая часть солдат Дин-Ли — амазонки. В первый миг мне вообще кажется, что — только амазонки. Тропические красотки с тёмными лицами и вороными кудрями, повязанными яркими широкими лентами, цветными косынками или по-северному заплетёнными в косы, в мужской одежде, лишь с платками вокруг талии, символизирующими нежную женственность. Вооружённые северными мечами, южными мечами или комплектами метательных ножей на перевязи; при них пистолеты и ружья. И в фокусе их испытывающих и настороженных взглядов — потрясённый Анну.