Прогулки Алисы
Шрифт:
Леся вздрогнула, и очнулась от собственного крика. Сон исчез. Как будто перед самым носом захлопнули книгу с цветными картинками: свет сквозь доски, тропинка, домик, мама – всё в один миг проглотила ночь. А боль – она вернулась и бездушной тварью, начала вгрызаться тупыми зубами в кожу, мышцы, кости. Укрытое какой-то тряпкой, тяжелое тело прошиб озноб. Затрясло. В памяти грязными кляксами стали всплывать фрагменты событий, случившихся накануне и мир, похожий на витраж, через который светило солнце, осыпался цветными осколками…
«Мамочки! Нет, это не могло случиться со мной! Как же так, за что?» – сухие
Ууу-ууу, ветер протяжно завыл над хрупкой фигурой, ууу-ууу… Как будто хотел успокоить своей заунывной песней. Леся закуталась в тонкое одеяльце, свернулась в комок, поджав колени, и вскоре притихла. Лежала и слушала, слушала, слушала невидимого солиста. Постепенно на смену слезам и душевной горечи пришла глубокая, бесцветно-тоскливая пустота – ничто. И неизвестно сколь долго длилась бы эта унылая вечность, но тут проступили в кромешной тьме смутные силуэты: один, два, потом больше и вот уже десятки странных и страшных существ неспешно создали круг. Они молча стояли и угрюмо раскачивались, как в ритуальном танце. Постепенно глаза привыкли и стало понятно, что это качается, гулко шумит вокруг и вздыхает лес.
Время от времени, сквозь завывания ветра и шелест листьев стал пробиваться ещё один звук – едва различимый, похожий на голос, точно кричал кто-то: появится – пропадёт, послышится и исчезнет.
«Собаки лают. – Тихая догадка зажгла надежду. – Домой… Надо домой… Мама».
С трудом – через боль и тяжесть – но встать удалось. Тело не слушалось, его качало, будто ноги стояли не на земле, а на палубе коробля; голова кружилась, и всё же, потребность жить и вернуться вдохнули сил, потянули сквозь сумрак, почти вслепую – по кочкам, колючкам, торчащим корням, – вперёд туда, откуда, казалось, слышался лай собак.
Усилился ветер. Заскрипел, закачался лес. Ветки деревьев, похожие на тощие пальцы чудищ, хватали за плечи, цеплялись за платье, тянули и хлестали, но нельзя сдаваться – остановка подобна смерти. «Я дойду! Я выберусь, я смогу! – тихий крик вырвался из груди. Из кустов взлетела, захлопала крыльями какая-то птица. – Всё хорошо! Все будет хорошо!»
И тут, как насмешка, пятку пронзила острая боль, – издевательски сбила с ног, повалила. И слёзы снова хлынули по щекам. Отчаяние и обида скрутили, вцепились в горло жёсткими лапами, не давая дышать. Рана в ноге запульсировала, как маленькое сердечко. Леся схватила её в ладони, захныкала, подтянулась чуть-чуть и ощутила спиною ствол какого-то дерева. Стало полегче плечам, голове – мышцы расслабились. Ветер снова запел. Дерево покачивалось в такт колыбельной – ещё немного и, казалось уже – закрой глаза и усни прямо здесь. Уснуть и забыть обо всём. Навсегда. А вверху, сквозь ветви, уже просвечивало небо.
«Светает! Не надо спать, не надо. – Ой, мамочки-родные, больно-то как».
Обняла шершавый ствол, прижалась к нему и ощутила как зашевелилось корни под босыми ногами, словно сама земля старалась согреть их, укрыть опавшей листвой. Где-то снова послышался лай.
На слух, качнулась телом в ту сторону, но не смогла шагнуть, ноги подкосились, она присела и уткнулась в дерево лбом. На плечи повисла пудовыми гирями усталость.
«Иду, да-да, я иду… Еще чуть-чуть. Скоро. Вот посижу минуточку. Отдышусь… Сейчас».
Глаза закрылись. Задремала. Желание
Когда Леся проснулась, лес озаряло утреннее солнце. Небо, сквозь паутину кленовых веток, светилось синевой; пахло землёй, мокрыми листьями и грибами. А вместо боли и жалкой грусти ощущалась такая лёгкость, что даже лёжа на дне замшелой канавы – среди торчащих корней и паутины, – казалось, стоит лишь захотеть, можно спокойно взлететь. И только подумала так, как оказалась сразу на самой верхушке огромного клёна. Посмотрела вокруг и ахнула: широко, зелёным ковром, внизу раскинулся лес; кусочек поля, вершина холма и даже родной посёлок стали видны как на ладошке.
«Чудеса! Я как маленький листочек».
И стоило только подумать о маме, как ветер подхватил набежавшей волной, вознёс ещё выше и, не дав опомниться, ухнул вниз: к тополиным аллеям, полю через дорогу и к деревянному домику с покатой крышей – он приближался – ближе, ближе. И вот уже свет в окошке.
«Здорово! – засмеялась Леся – я вернулась, я выбралась… Мама, мамочка, я лечу к тебе!»
Форточка распахнулась сама собой, точно кто-то небрежно рванул её на себя, и от влетевшего внутрь вихря – занавеска взмыла под самый потолок. Пахнуло странным колючим холодом, задребезжала посуда.
«Господи милостивый! – вскинулась мать, – Спаси и сохрани!» Крестясь и молясь, засуетилась к окну – закрыла его и не успела сказать «Аминь», как за спиной раздался жуткий треск. На полу, в осколках стекла, растекалась молочная лужа.
За окном потемнело, набежали тучи, и о стекло расплющились первые дождевые капли. Поднялся ветер, завыл по-волчьи и начал, точно пьяный, буянить – рвать листву с деревьев, по крышам стучать железом. Весь день и всю ночь полоскало дождями землю. Но может молитва запечатала вход нечистому, или в то утро завёртка не плотно стояла в пазу, несмотря на бурю – никакая форточка в доме больше не открывалась. А к утру всё стихло, словно и не было ничего. Солнышко поднялось, и начался новый день.
И вроде бы всё спокойно, но тут, ни с того ни с сего стукнуло что-то, и снова, сама собой, распахнулась форточка. Колыхнулась штора, повеяло холодом. Но теперь не в доме на краю посёлка, а за сто километров оттуда – в квартире, на восьмом этаже «корабля» – длинного дома, под «waterline» которого, состоящей из магазинчиков и разнообразных салонов, оживленно шумел проспект. На полу, рядом с кроватью, заверещал мобильник.
«Да что за фигня!? – Всю ночь не спалось. – одолела бессонница – крутила, ворочала, тормошила, несла бесконечный бред. И лишь под утро, запихав на прощание под подушки и тяжелое одеяло, ушла. Накатила дремота. И вот тебе на – звонок. – Да чтоб ты сдох, провалился! Сволочь!»
Телефон мгновенно умолк, но не сдался, – теперь он только нудно постанывал и мелко вибрировал на паркете. Под скрип пружин одеяло вздыбилось, закрутилось, смялось в гармошку, и с края, как из норы, появилась худая женская ручка. На длинных пальчиках засиял глянцевый маникюр. Оказавшись в «норе», телефон засопел, задышал со всхлипами и тяжёлым молчанием прямо в ухо.
– Кто это?
– Леся пропала, – послышался тихий сдавленный голос в трубке. – Ушла на работу и не вернулась. Уже третий день пошёл…