Прогулки по лунным дорогам
Шрифт:
– Не жалко мать?
– Сестёр жалко.
– Сестёр?
– Да. Младших. Они ещё маленькие совсем, по девять лет.
Боюсь представить, какое воспитание даст им этот Костик.
– Обеим что ли девять? Двойняшки?
– Ага, Алиса и Олеся. Я звоню им иногда. По телефону и в «Скайпе». Главное, выгадать момент, когда ни мамы, ни козла этого дома нет. Девочки умные, всё понимают. Скучают, правда, сильно. И я по ним тоже.
– Давно их видел?
– Давно.
На некоторое время повисло молчание.
Игорь вёл машину на одних лишь рефлексах, задумавшись о чём-то своём. Возможно, он подбирал правильные слова, чтобы прокомментировать мой рассказ. Возможно, просто растерялся от внезапного откровения. Честно говоря, мне было
Постарался вспомнить сестёр. И вдруг с ужасом осознал, что начинаю забывать их лица. Какой у них цвет глаз? Голубой? Или зеленый? Чёрт возьми, хорош брат. Сегодня же вечером позвоню им, наплевав на маму и Костика.
Мы докурили. Игорь закрыл окна и нарушил растянувшееся молчание.
– Знаешь, мне твоя ситуация напомнила одну историю. Ну как историю, скорее байку. Рассказ долгий, но ведь и мы с тобой никуда не торопимся, правда?
– Правда, – кивнул я.
– Ну тогда слушай. Я же, Юра, сам не из Красноярска, детство провёл в Кедровом. Есть такой посёлок за Томском. В общем, когда мне было примерно как тебе, пересекся я там с местным батюшкой.
– Священником что ли?
– Ага, интересный, скажем так, мужик был. Сейчас уже, наверное, и не вспомню, как звали. Так вот. Я ведь потрепаться страсть как люблю, а тогда меня вообще любопытство одолело: собеседник-то необычный. Я, конечно, скептически к религии отношусь, но, понимаешь, – интересно, сука! Что там, думаешь, у него в голове творится, какие мысли, кроме как кадилом размахивать? В общем, туда-сюда, зацепились мы языками, и оказалось, что батюшка наш – мужик не промах. Короче, в тот же вечер сидели мы у него в бане, пили водку и трещали про баб.
Я засмеялся в голос, представив эту картину.
– Да-да, и такое бывает, Юра. Ну вот, сидим мы, значит, бухие в дым в бане у батюшки…
Я снова закатился.
– Да погоди ты, дай дорасскажу, – Игорь сам с трудом сдерживал смех. – И ты понимаешь, Юра, этого батюшку понесло, как на исповеди. Я сижу, слушаю, а сам думаю – мама дорогая! Да разве ж может такое быть на божьем свете?! А он сидит, на пузе крест, рюмку за рюмкой опрокидывает, и рассказывает всё, как на духу. О том, как «распутных девок очищал от мерзости дьявольской». Знаешь, как очищал? Драл их до потери сознания! То есть, в прямом смысле, пока они не отлетали от переизбытка чувств. Это, он сказал, катарсис называется. Он их так к богу приближал своим таинством. И вроде как получается, что после такого очищения самая последняя шлю… ээм… грешница в общем, становилась святой и непорочной.
– Немного ущербная логика, – с усмешкой заметил я.
– Я тоже так думаю. Ну да не в этом суть. В общем, выходило из его рассказов, что за несколько лет он своим катарсисом полдеревни очистил. Даже жену секретаря райкома. Хотя та, как и подобает всякой жене партийного человека, была праведной атеисткой. Ну так вот, я, как и ты, сидел, слушал, смеялся. И охреневал помаленьку. Думаю, вот тебе и батюшка! А потом он, понимаешь, – раз! Нахмурился, посерел весь, да и замолчал. Я ему: что, мол, случилось? Он сначала рукой махнул: ничего, говорит, вспомнилось просто. А у меня в груди предчувствие заиграло. Понимаю, что сейчас-то и будет самое важное во всём разговоре, ключевой момент. Самое сладкое, значит. И ты представляешь, как в воду глядел! Батюшка помолчал, поломался немного, а потом водка всё равно язык ему развязала.
* * *
Мы остановились у придорожного кафе. К тому времени у меня начал урчать желудок, напоминая о пропущенном завтраке. Игорь купил целую тарелку горячих чебуреков и два стакана кофе. Деньги у меня брать отказался, чему я, разумеется, обрадовался, хоть и с некоторым смущением.
Расположились мы на улице, под жестяным козырьком веранды. Игорь сдул пыль со старой клеёнки, обмакнул сочный чебурек в сметанный соус и начал с аппетитом есть.
– Честное слово, Юра, сам в эту историю не до конца верю. Но в тот момент она показалась мне чистейшей правдой, уж больно искренне этот батюшка слёзы лил, когда её рассказывал.
– Слёзы? – удивился я.
Игорь кивнул. Он отхлебнул немного кофе, взял новый чебурек и продолжил:
– Ага. Рыдал, как девочка! Видимо, глубоко его эта Настасья зацепила. Но обо всём по порядку. Дело было так. Жила у нас в Кедровом одна девка – Настасья. Кровь с молоком. Верх, низ – всё при ней, в общем, на загляденье баба. Одна беда – двадцать лет, а всё целка. Мать у неё была ведьма настоящая. Во всех смыслах. Даже дом на перекрёстке стоял. Короче, Настасье этой несладко жилось. Не то, чтобы мать её притесняла или как-то унижала, но воспитывала сурово, в ежовых рукавицах. В итоге девчонка нелюдимая была, на своей волне немного. Остальные девки вечером в сельский клуб наряжаются, с парнями гуляют, а она платок наденет и в лес на всю ночь. Чего ей там делать? Ну да нормальным-то людям всё равно, уходит и уходит, какая нам разница, что она там чудит? Может, травки какие лечебные собирает? Но ты же, Юра, понимаешь, что, кроме нормальных людей, есть и ненормальные. Козлы и ублюдки – они везде, а уж в деревне такие, как пить дать, найдутся. Ну и нашлись. Пришли два пассажира с армии. Они и до этого умом не блистали, а в армии им и вовсе последние извилины распрямили, чтоб всё по уставу было. Думаю, представить, что получилось, не трудно. Два здоровенных дегенерата. Да ещё и нализались в дрова. И вот эти синие дуболомы идут поутру и видят, как из леса выходит Настасья. Одна. Что было дальше объяснять надо?
Я сглотнул вставший в горле кусок мяса и отрицательно покачал головой, дав понять, что всё и так прекрасно понял. Я отчётливо услышал, как рвётся летнее платье, как грязные руки заталкивают крик обратно в горло, не оставляя шансов на сохранение женской чести.
– Настасья где-то с неделю из дома не выходила. Участковый к ней приехал, бумажки какие-то подписал, да и свалил. Заявление никто не подавал, расследовать дело не стали. Те двое, когда поутру в себя пришли, загасились сперва, а потом поняли, что ни хрена им не будет. Тёмную им устраивать мы не решились. Сейчас стыдно вспоминать, а тогда, если по-честному, зассали мы на них идти. Слишком уж здоровые быки были. Вот только недолго гитара солдатская играла. Нашли их ровно через сорок дней за домиком у Настасьи. Всё в той же дембельской форме на березках висели. На соседних веточках.
Я дёрнулся, подскочив на стуле, и тихо выматерился, глядя за спину Игорю.
– Ты чего? – обернулся он назад. – Лицо, как будто смерть увидел.
– Нет-нет, всё нормально. Продолжай.
Мириам послала мне воздушный поцелуй и присела за соседний столик. Она изящно закинула ноги на стоящий рядом стул и стала слушать нас, сидя вполоборота.
Игорь проследил за моим взглядом, непонимающе нахмурил брови. Затем хмыкнул и продолжил, как ни в чём не бывало:
– Представляешь, какие разговоры в деревне пошли? Тогда весь Кедровый на ушах стоял. Все головой кивали, мол, знаем мы про Настасью и её мамку – ведьмы они. Трогать их, правда, никто не стал. Наоборот – за километр обходили. Но прошло пара месяцев, и всё как-то забываться стало. И тут, рассказывает батюшка, приходит к нему Настасья. Вся в чёрном, в трауре, значит. Так и так, говорит, покаяться хочу.
Игорь достал сигареты и закурил, откинувшись на спинку стула.
– Ну а батюшка что? Покаяться, так покаяться. Скольким он уже грехи отпускал, почему бы и этой не отпустить. Он по отработанной схеме давай работать. Ходит кругами загадочный такой, мудрый, в рясе чёрной. В общем, весь из себя служитель божий и Люцифер в одном лице. Слушает, кивает с умным видом, а сам думает, как бы свою бороду между ног у девки макнуть.
Мириам брезгливо скривила лицо.
– Меня сейчас стошнит от его метафор, – вполголоса произнесла она.