Прогулки с пантерой
Шрифт:
— А как пахнет убийство, совершенное твоими собственными руками?
— Пол, ты задаешь мне странные вопросы.
— Эти вопросы я слышал от Пантеры. Это чтобы ты понимала, КАКИЕ разговоры мы вели. Он рисовал передо мной ситуации, он заставлял меня выбирать, искать ответы. Это затягивало. Ты знакома с теорией о том, что современное человечество — это продукт смешения двух рас, хищных убийц-падальщиков и стадного мяса?
— Ага, охотники— падло, и мясо-быдло.
— Ханжество мешает говорить нам на эти темы. Мешает понять.
— Что понять?
— Что во все времена люди убивали. История мира — это история убийств. Это четырнадцать с половиной тысяч
— Не ново, — заметила я.
— Не ново, но когда в последний раз ты говорила или просто думала об этом? Люди стыдливо прячут то, что является их сутью, одним из китов, на котором держится все. Откуда иначе такое стремление к убийствам на экране, в книгах? Не имея возможности убивать в жизни, человек компенсирует свою тягу за счет суррогатов.
— Пол, будем считать, что я то самое быдло, которым питались более продвинутые предки. Мне не понять всей глубины твоей мысли. Но предположим, что рациональное зерно в ней есть. Мы отвлеклись.
— Да нет, это как раз имеет непосредственное отношение к теме. Мне хотелось понять, зачем ему все это? Он словно пытался получить у меня индульгенцию. Он подталкивала меня к мысли о том, что насилие, убийство — это не такой уж однозначно плохой выбор, что это всего лишь инструмент выживания, которым человечество пользовалось с самой своей колыбели. И как любой инструмент — он не добр и не зол.
— Ну и как, он получил у тебя индульгенцию?
— Не знаю. Мне трудно сказать, как он трактовал мои ответы. Но потом он стал присылать фотографии. Точнее сначала это были репродукции картин, где так или иначе присутствовала смерть, насильственная. А потом настоящие — особо удачные на его взгляд кадры хроник, подборки из газет. Очень много крови. Знаешь, у меня в детстве, лет в двенадцать была одна проблема весьма деликатного свойства. Мне казалось, что я плохо пахну. Чуть не свихнулся на этом. Спасибо маме. Она вовремя отвела меня к врачу и одновременно в секцию борьбы. Я избавился от напасти, а тут снова накатило. Стал принюхиваться к себе, как ненормальный. Я сразу подумал, что это мне разговоры с Пантерой аукаются. Но остановиться не мог.
В какой-то момент среди снимков, присылаемых Пантерой, стали появляться фотографии мертвых мужчин и женщин, уложенных в самые замысловатые позы.
— Это было похоже… это было похоже на секс, как если бы мертвые занимались сексом. Я спросил, откуда у него такие фотографии и он сказал, чтобы я не брал в голову природу их происхождения. Он художник и это его фантазии. Я понял, что это какой-то монтаж, сейчас ведь можно изобразить с помощью компьютера что угодно. Он мне часто говорил, что убийство и секс дарят самые сильные эмоции из тех, что вообще возможны. Никакие наркотики тут мол и рядом не лежали.
— Ты не спрашивал его, откуда он это знает?
— Нет. Понимаешь, он умел построить разговор так, что какие то вопросы просто невозможно было задать. О, он поразительно умный, он неординарный человек, который буквально гипнотизирует тебя словами. Я оказался в его власти. Меня тянуло к нему. Но последнее время меня стали мучить кошмары.
Понимая,
— Я спасался от этого кошмара спортом, занятиями, но нервы мои были на пределе.
— Когда ты выходил на связь с Пантерой последний раз?
— Два дня назад. Он мне прислал фотографии. Они тоже были среди тех, которые ты мне показала. Вообще, все эти фотографии из твоего досье я уже видел. Точнее, не совсем такие же. Другие. Там была кровь, там был какой-то иной антураж. Но это были те же люди.
Выложив все подробности своих злоключений, Петр быстро пошел на поправку. Страхи, которыми ты поделился, уже не так сильны. Вместе с Гришкой мы вытянули из Пети максимум подробностей и получили несколько снимков с его почты. К сожалению, все его беседы с Пантерой происходили в электронном пейджере и не сохранились. Но фотографии говорили сами за себя. Честно говоря, это было до такой степени диким, что казалось нереальным, придуманным. Я вполне понимала Петра, который легко принял версию с монтажом. Но стоило напомнить себе, что это не понарошку, что это все происходило в реальном времени и месте, мозги леденели от ужаса.
Впрочем, долго сокрушаться времени не было. Нас интересовала, если так можно выразиться, территория убийств. Съемка проходила в темноте, с помощью вспышки. Это лишало нас возможности рассмотреть некоторые детали, но все же кое-что из жуткого хаоса удалось вычленить. В обоих случаях помещения было нежилыми. Закрытые павильоны, склады или большие гаражи. Люди, которые занимались этим делом на официальных началах, прогнали изображение через специальную компьютерную программу. В итоге на смазанных затемненных кадрах, имеющих отношение к двум последним убийствам, проявилась одна и та же стена — некрашеное, чуть ржавое железо в одном месте, почти у самого потолка имело проем, забранный решеткой и прикрытый снаружи куском фанеры.
Трупы убийца располагал на импровизированном ложе, судя по очертаниям, составленном из туго набитых мешков, прикрытых сверху брезентом. На стенах, на брезенте, на полу был странный налет, природу которого никто не мог понять. То ли пласты застарелой грязи, то ли какие-то технические испарения.
— Никаких вариантов, — жаловался Гришка, — что это может быть? Подобных помещений в Москве может оказаться несколько тысяч.
— Оно должно быть одиноко стоящим.
— Ну да, разумеется. Иначе кто-то наверняка услышал бы крики.
— Если он только не завязывал им рот.
— Такое тоже возможно. Но все-таки это было бы с его стороны очень рискованно. Скорее, все-таки задворки, окраина.
— А еще это может быть пригород, и вообще не Москва.
— Слишком далеко он бы не смог уехать, по времени не получается.
Поразительно, но фон вакханалий, состоявшихся по итогам двух первых преступлений, был поразительно похож. Единственное отличие — качество брезента, на которые фотограф укладывал изуродованные тела. И чуть иная геометрия пространства, оно по заключению экспертов было более тесным, особенности распространения света указывали на почти правильный куб, в то время, как московские снимки были сделаны в длинном вытянутом помещении.