Проходящий сквозь стены. Рассказы

Эме Марсель

И тщетно Рудольф объяснял, что эта пухлая пачка принадлежала настоящей принцессе, — чтобы завладеть деньгами, он соблазнил ее горничных, — отец и слышать ничего не хотел. Дурной сын, твердил он.

— Это мои деньги, и, по правде-то говоря, с тебя еще причитается за все, что мне пришлось выстрадать, пока ты пропадал незнамо где. Отдавай-ка.

— Отец, эти деньги будут жечь вам руки, и к тому же вы знаете, что нечестно нажитое впрок не идет.

— Нечестно нажитое? Ну погоди, я научу тебя сыновней почтительности. Считаю до трех, и, если ты, упрямец, не сделаешь, как велит отец, я прокляну тебя.

Не

зря же Рудольф был героем трескучих любовных романов — ему ли не знать, что благородная душа вовек не смоет с себя отцовского проклятия. Он спохватился и протянул пачку отцу. Тот дважды пересчитал деньги и убрал их в карман пиджака.

— Ровно восемьсот семьдесят пять тысяч франков, чуть больше, чем ты думал. Ну ладно, ладно, хороший ты сын, а уж дурь-то, засевшую в тебе с вечера, мы живо повыбьем, задатки у тебя добрые.

«Боже мой, — вздохнул про себя Рудольф, — кто бы подумал, что добродетель так непросто дается. Только задумал стать честным, и на тебе, уже первое искушение. И все же… где может быть лучше, чем в лоне семьи?..»

Отцовские наставления он слушал вполуха. Его горькие думы прервал звонок в дверь, и из замочной скважины донеслось ехидное:

— Это почему еще ключа нет под ковриком?

Супруг высунулся в окошко и бросил ключ в сад, но так неловко, что ни жена, ни дочери не могли его найти. В саду разразились проклятиями. Супружница пылала праведным гневом: налил глаза, бесстыжий, — до двери не может дойти! А еще отец семейства. Минут десять прошли в бесплодных поисках, и на улице забеспокоились, не соскользнул ли ключ в подвал. Терпение, терпение, призывал сверху отец, но вскоре и он встревожился. Рудольф понял, что дела плохи, и не без горечи — ведь он уже отрекся от сатаны и всех дел его — сказал:

— Не бойтесь, отец, я сейчас им открою.

Он сбежал вниз, достал свою связку отмычек, и замок тотчас поддался, как простая щеколда.

— Золотые руки, что и говорить, — прошептал отец.

Рудольф кисло улыбнулся и убрал связку в карман. А мать кинулась сыну на шею и зарыдала, сжимая его в объятиях:

— Вернулось мое дитятко, не зря я ждала его восемнадцать лет!

— Вернулся наш братец, не зря мы так часто поминали его в молитвах! — восклицали Мадлена с Мариеттой.

Охам-ахам не было конца, все рыдали от радости. По такому случаю на столе появилось варенье из мирабели. Его стали есть с хлебом, запивая кофе с молоком. Сестры были так изящны и так скромны, а материнский голос звучал так ласково, что Рудольф уже недалек был от мысли: вот оно, счастье.

Он похвалил материно платье из органди, отметил, какая красивая у нее завивка, а отец и ляпни:

— Вот он, светский лоск. Еще бы, ведь сын не вылазит из салонов…

Рудольф покраснел до ушей и, чтобы скрыть замешательство, спросил, пышный ли выдался бал. О да, веселье вышло на славу. Таких торжеств не бывало, с тех пор как открыли памятник.

— Я всю ночь танцевала с Дюпонаром-младшим, — сказала Мадлена, — на нем был коричневый в полоску костюм, и хоть он в жизни не брал уроков, а танцует едва ли не лучше всех в городе. Когда он обнимал меня за талию и кружил в вальсе, я казалась себе легонькой, как пушинка.

Она зарделась самым прелестным образом и добавила:

— Мы говорили

о том о сем, а под конец он сказал мне, что зайдет повидать папу.

— Дюпонар-младший вполне приличный молодой человек, — подтвердила мать, — он дважды угощал меня в буфете. Я справилась о нем у соседки: оказалось, она хорошо знает его родителей. Юноша, похоже, трудолюбивый, штанов в кафе не просиживает, в воскресенье из дому ни на шаг. С виду и не скажешь, а между прочим, получает в своей бухгалтерии восемьсот франков в месяц. Словом, Мадлене повезет, если он согласится взять ее в жены.

Отец Мадлены собрался было возразить, но Мариетте так не терпелось рассказать, с кем танцевала она, что он не успел вставить и словечка.

— А я, — начала Мариетта, — всю ночь танцевала с бригадиром Валантеном из обозных войск, кареглазый — загляденье. Он то и дело говорил мне, что в жизни не видел танцовщиц прелестней. Но как говорил, и представить себе нельзя. Сразу видно, что от чистого сердца. Напоследок он повторил это еще раз и пообещал, что зайдет повидать папу.

Мариетта покраснела, как подобает девице в таких случаях, и поглядела на мать. Та закивала:

— На этом Валантене военная форма сидит как влитая, и он тоже два раза угощал меня в буфете. Я справилась на его счет. Похоже, начальство уже приметило его. Прояви он немного решимости — и прекрасная выйдет партия для Мариетты.

Все эти разговоры разбередили и Рудольфа; он слушал с улыбкой восторженный щебет сестер и тешил себя мыслью, что однажды и он приведет в дом невесту в добротных фланелевых панталонах, бойкую, расторопную, чтобы и шить умела, и на фортепьянах играть. Он собрался было ввернуть подходящий комплимент, но отец вдруг схватил баночку с вареньем и хватил ею об стол — впрочем, вполсилы.

— Не нужны мне зятья-голодранцы! — взревел он. — Теперь, когда Рудольф стал миллиардером и поделился со мной своими деньгами, я могу дать за каждой из дочерей двести тысяч — так, для затравки. А у вашего Дюпонара и тысчонки в месяц не набежит! И слышать ничего не желаю, ни о Валантене, ни о Дюпонаре! Бригадир обозного поезда, футы-нуты! Почему же сразу не рядовой? Запомните раз и навсегда: у жениха непременно должен быть автомобиль и цилиндр!

Увидев, что Мадлена и Мариетта побледнели, Рудольф подмигнул им и заговорил очень рассудительно: мол, не в деньгах счастье.

— Но подумайте, отец, ведь Дюпонар-младший не ходит в кафе…

— Очень мне нужно, чтобы маменька попрекала меня день-деньской: а вот, мол, твой зять…

— Ну а бригадир Валантен, какая выправка, доблесть!

— Ты-то что понимаешь в доблести, сам ни дня не служил.

— Да здравствует армия! — вскричал Рудольф, да так запальчиво, что у девиц забилось сердце. — Я нашел вчера свое истинное призвание. Я отказываюсь от состояния, чтобы посвятить себя семье и родному краю.

— Просто уши вянут, — сказал отец. — В мои времена заговаривались родители, сегодня вздор несут дети. Что ж, в случае чего проси у меня взаймы — глядишь, и подкину какую мелочишку. Когда я выдам дочкам приданое, у меня останется еще четыреста семьдесят пять тысяч франков — я все вложу в пожизненную ренту. Оставляй состояние кому хочешь, ну а я уж найду твоим сестрам таких мужей, что оставь заодно и надежду разжиться у них деньгой!