Прохоровское побоище. Правда о Величайшем танковом сражении
Шрифт:
– 81-я сд получила приказ: занять рубеж: Кривцово, Верхний Ольшанец, Ново-Оскочное, у нее в наличии один сводный полк пехоты и всего 6 орудий, из них только 2 дивизионных (76-мм ПТО. – В.З. ).
– Еще дополнительно, быть может, что-нибудь удастся выкроить из других соединений. 89-ю гв. сд растягиваем по реке Северный Донец до Собынино. Все. Просьб никаких нет. Будем принимать все меры для выполнения этого решения. К вечеру сегодня со всех соединений неслись вопли о непрерывной бомбежке авиацией боевых порядков. Просьба с утра прикрыть.
Николаев . Действуйте энергичнее, чтобы выполнить
Крючёнкин, Иванов . Все ясно. Приступаем к исполнению. До свидания » [258] .
Приведенная стенограмма – это рабочий документ, он не рассчитан на широкую аудиторию, поэтому обычных преувеличений и передергиваний здесь практически нет; что знали реально, то и обсуждали. Он красноречиво свидетельствует, в каком тяжелом положении находилась в этот момент 69-я А. Обращают на себя вниманиете скудные силы артиллерии, которые выделяются для удержания рубежей. Руководство армии и фронта собирает по всему участку обороны поштучно противотанковые орудия. Но, к сожалению, большим армия не располагала, чтобы остановить 3-й тк. В тот момент ничем не мог поделиться и фронт. Н.Ф. Ватутин и так передал В.Д. Крючёнкину последнее – 10-ю оиптабр полковника Ф.А. Антонова, которая предназначалась для усиления 5-й гв. ТА.
Еще до полуночи поступили данные о распространении танков неприятеля в направлении на Корочу, а чуть позже стало известно и о выходе их к Казачьему. Начал вырисовываться значительный масштаб прорыва – немцы овладели Казачье (7 км южнее с. Ржавец [259] ) и двигаются к Ржавцу (20 км южнее ст. Прохоровка), а это уже третий армейский рубеж обороны. И, что самое опасное, – рядом нет достаточных сил, которые могли быть оперативно введены в бой, чтобы остановить продвижение танковой группы врага. 10-я оиптабр была еще в пути, о нахождении единственного танкового соединения 69-й А – 96-й отбр генерал-майора В.Г. Лебедева не было ничего известно. По предварительным данным, его батальоны выходили с территории, занятой противником.
О происшедшем штаб фронта немедленно доложил в Москву. Советское Верховное командование отнеслось к этому сообщению очень серьезно. Свидетельство тому директива, подписанная И.В. Сталиным в 1.15 12 июля командующему Степным фронтом. В этом документе генерал-полковнику И.С. Коневу ставилась задача: силами 47-й А, 3-го гв. мк и 1-го мк уничтожить вражескую группировку, которая прорывала фронт 69-й А.
Информация из армии В.Д. Крючёнкина поступала с каждым часом все тревожнее и тревожнее. Оценки сил противника, действовавшего на этом направлении, колебались от двух пехотных и одной танковой, до двух-трех танковых и двух пехотных дивизий. Между 2.00 и 3.00 стало известно, что немцы прорвались через р. Северный Донец ус. Киселево и бой идет уже в глубине обороны 48-го ск у с. Гостищево. Разведка докладывала о скоплении значительных сил танков в районе: Верхний Ольшанец, Казачье. Одновременно особый отдел 69-й А доложил, что значительное число личного состава 92-й гв. и часть 305-й сд в беспорядке отходят с передовой в тыл, руководство армии спешно готовит заградотряды и подтягивает имеющиеся поблизости силы.
Вполне логично, что в такой обстановке встал вопрос о целесообразности контрудара, но сначала Н.Ф. Ватутин принял решение перенести время его начала с 3.00, как планировалось, на 10.30 12 июля.
Поздним вечером 11 июля Н.Ф. Ватутин и А.М. Василевский находились в штабе фронта, шла оценка ситуации и набрасывался план дальнейших действий. Определенного решения сразу выработать не удалось. Не хватало данных из 69-й
При обсуждении рассматривался вариант перенесения сроков контрудара. Но руководство фронта от него отказалось по ряду причин. Во-первых, огромная военная машина была запущена, и отмена привела бы к сбою в ее функционировании. Не было сомнения в том, что немцы после рассвета перейдут в наступление на Прохоровку, танкистам пришлось бы сдерживать его на неподготовленных рубежах. Аучитывая, что
11 июля дивизия А.С. Жадова чуть не оставила противнику не только свои позиции, но и станцию, на пехоту, пока она основательно не вкопается в землю, надежды мало.
Для перенацеливания всей танковой армии, которая находилась уже на исходных позициях, потребовалось бы много времени, да и отводить ее в светлое время суток перед носом у противника опасно. В то же время сосредоточение нескольких сот танков на ровной, малолесистой местности перед фронтом грозило значительными потерями.
В ходе совещания незримо присутствовал такой важный фактор, как мнение Верховного. Ведь само командование фронтом предложило провести контрудар, при этом начальник Генштаба его поддержал, а теперь, через двое суток, ставится вопрос о его отмене. В таком случае у Иосифа Виссарионовича вполне может возникнуть вопрос: «А насколько можно доверять мнению Генштаба и командованию фронта в этой ситуации, если они не могут спрогнозировать действия противника на два-три дня вперед?»
Не секрет, что среди командующих фронтами существовало негласное соперничество, которое поддерживал и использовал в собственных интересах И.В. Сталин. В этом своеобразном соревновании не учитывались особенности боевых действий, местность, силы врага или потери, важен был только результат. Именно от него зависело и мнение Верховного о способностях генерала или маршала, и соответственно награда. В проходившей оборонительной операции Воронежский фронт явно отставал, да и войск использовал больше, чем Центральный, поэтому Н.Ф. Ватутину было крайне важно окончательно остановить немцев под Прохоровкой.
О том, какое тяжелое моральное давление из Москвы он ежедневно испытывал, вспоминал Н.С. Хрущев: «К тому времени наше положение ухудшилось. Мы исчерпали свои резервы. Положение складывалось тяжелое, Москва проявляла нервозность. Помню, как перед моим отъездом к Катукову мы с Ватутиным разговаривали со Сталиным. Потом взял трубку Молотов. Молотов всегда в таких случаях вел разговор грубее, чем Сталин, допускал оскорбительные выражения, позволял себе словесную бесконтрольность. Но чего-либо конкретно го, кроме ругани, мы от него не услышали. Он ничем не мог нам помочь, потому что в военных вопросах был нулем, а использовался в таких случаях как бич, как дубинка Сталина. В оскорбительном тоне он говорил с командующим, потом со мной. Не хочу допускать в свою очередь неуважительных выражений в его адрес, потому что при всех его отрицательных качествах Молотов, по-своему, был честен, а его преданность Советской власти не дает мне права отзываться о нем плохо, когда речь идет о войне. В кризисные моменты он проявлял грубость, но в спокойной обстановке – нет, и я понимал, что в те часы он мог только ругаться. Положение-то сложилось грозное, шутка ли сказать: три полосы обороны, где были почти сплошь расположены танки, противник «прогрыз» [260] .