Прохоровское побоище. Штрафбат против эсэсовцев (сборник)
Шрифт:
– Значит, я сейчас играю роль генштабиста? Сначала мы опрокинули гвардейских стрелков. Потом иван нанес отвлекающие удары 1-й гвардейской танковой армией. Последними он угробил механизированные полки. Пушечное мясо! Их сожгли, чтобы выиграть время. Время… – Он задумался, стряхнул пепел и поднял руку с вытянутым вверх указательным пальцем: – Время для стоящей дальше на востоке армии. Теперь понятно?
– Понятно, – буркнул Эрнст, а Блондин кивнул.
– Так как Иван знает, что мы на полном газу рвемся вперед, то он не станет против нас бросать пехотинцев или степных наездников с плетками. Остались только танковые дивизии. Ясно? Твой третий вопрос, Цыпленок, о силах и численности! На него ответить проще всего. Если мы бьем тремя дивизиями, то у ивана – минимум шесть. Это нормально, или, как говорит Эрнст, этому учит опыт. Вывод: противник, с которым мы будем иметь дело в районе «Н» во время «Ч», будет танковой армией, по-видимому,
Эрнст рассмеялся:
– Вот это класс! Дори, великолепно! И тебя до сих пор не отправили в Брауншвейг, в юнкерскую школу?!
Дори надулся, выпрямился, сидя за рулем, и гордо выпятил грудь. Он неряшливо стряхнул пепел, и ветер отнес его на куртку Блондина.
– Эй, Дори, поосторожней, прожжешь мне куртку!
– Все лучше, чем задницу! – рассмеялся он в ответ. – Еще есть вопросы, Цыпленок?
– Да. Еще один. Теперь, господа обер-стратеги, вы должны мне сказать, когда это начнется.
Эрнст махнул рукой, а Дори только посмеялся:
– Чем быстрее мы едем, тем раньше ты получишь ответ.
«Брюки тоже делают уже ненадолго. Дыра на колене обеспечивает вентиляцию, так же как и разошедшийся шов сбоку. В левом кармане дыра. Хорошо еще, что у меня нет денег. При военном окладе – тоже неудивительно, так как это просто ничто, если подумать, что за них приходится делать. Дурацкое слово – военный оклад. Плата за военную службу. Кто присягал прусскому знамени, кроме личных вещей, больше ничего не имел. Этому мы еще в пимпфах научились. И с тех пор до сегодняшнего дня ничего не изменилось! Ремни снаряжения еще в порядке. Сухарная сумка мешает и давит, когда сидишь. Краюха хлеба, кусок сухой колбасы. Две пачки «Юно». Пачка «Шокаколы». Столовый прибор, маленькие ножницы, немного погнутая металлическая расческа – вот, пожалуй, и все. Фляга самый нужный, а штык самый бесполезный предмет. Лопатка – вещь хорошая, впрочем, если только она не складная. Складная – это просто игрушка для ящика с песком. Самая ненужная вещь – это противогаз в футляре. Его используют обычно как Эрнст – в качестве контейнера для хранения жратвы. Плащ-палатка и котелок, притороченные ремнями к штурмовому снаряжению, так же нужны, как и большие карманы, но зачем нужно штурмовое снаряжение? Идти в атаку лучше безо всякого снаряжения, а для штурма полевой кухни вполне достаточно котелка. Плащ-палатка – для палатки, но кто их сейчас ставит? «В поле лагерем палатки…» – эти времена прошли. Когда идет дождь, тогда нужен брезент, особенно весной и осенью, когда вода течет из сапог. А сейчас, в июле, когда жарко и сухо… – он посмотрел на солнце, – нет, дождя не видно».
– Что-нибудь случилось, Цыпленок?
– Нет, дождя не видно.
Непонимающее лицо Эрнста, озабоченный взгляд Дори – это длилось немного, пока они опять не приняли свое обычное выражение.
– Ты слышал, Дори?
– Ущипни меня, Эрнст, чтобы я проснулся, потому что об этом можно только мечтать. Ты что, сдурел? Не так сильно!
Эрнст разочарованно покачал головой, потянул воздух и при этом простонал:
– Дождем и не пахнет, Дори, тебе показалось. У нас война, и едем мы на огромную бойню. А наш отличный солдат не может сказать ничего другого, кроме «дождя не видно»!
Блондин хотел что-то сказать, объяснить, начал было…
– Спокойно, Цыпленок, молчи. Главное – не волнуйся. И это пройдет, это только моментальный приступ душевного смятения.
– Может, отвезем его в госпиталь, Эрнст?
– Ты не прав. Провести остатки своей молодой, полной надежд жизни в сумасшедшем доме? Это хуже, чем в «ЛАГе».
– Но Хансу надо доложить.
Эрнст кивнул, лицо его было совершенно серьезно:
– Но в смягченной форме, Дори, иначе мы потеряем веру в подрастающее поколение.
– Веру в Германию, Эрнст!
– В Великую Германию!
«Бессмысленно, – Блондин упал на свое сиденье, – бессмысленно что-нибудь говорить. Бессмысленно что-то объяснять этим идиотам. Один раз подумать вслух, и начинается! Они бы подтрунивали надо мной, даже если бы я был генералом или дедушкой. Они просто рады и счастливы, когда кого-нибудь подкалывают. Самый молодой – он же самый глупый. Для старых мешков всегда должен быть кто-то, на кого бы они выпускали накопившийся пар. Единственная правильная реакция – это молчание. Не возражать, не ругаться и не злиться. Это все только ухудшит дело. Этого они только и ждут. Если не поддерживать их глупости, то у них к ним пропадает интерес и они сами перестают ими заниматься. Просто сделать так, как будто ничего не случилось. Смеяться, ничего не говорить и дурачиться вместе с ними». Блондин снова осмотрел дырку и разошедшийся шов на брюках, уселся глубже на сиденье. Задул легкий ветерок. Шлейф пыли от колонны отнесло в сторону от дороги. Как в поезде: все переходят на ту сторону, куда не отлетает дым локомотива, чтобы можно было посмотреть ландшафт. Можно съесть кусочек
Он достал жестяную баночку «Шокаколы» из сухарной сумки, почти торжественно открыл ее, отломил большой кусок шоколада, прижал бумагу и снова закрыл баночку. Он с наслаждением откусил кусочек, выпрямился, сел так, что можно было положить голову на спинку сиденья, чтобы медленно, полужуя, полурассасывая, плавить шоколад во рту. Когда он был готов и приобрел сливочный вкус, лучший в послевкусии, довольный, он подумал: «Съесть все или часть оставить? У меня три пачки. Три полные пачки! Это такое количество, которого у меня никогда за всю мою службу не было! Раз в жизни взять и вычистить всю банку и раз в жизни насытиться! Сейчас я это могу сделать. А что будет завтра – черт его знает, и, кроме того, у меня будут еще две!» Пока он с наслаждением съедал кусочек за кусочком, он смотрел через запыленное стекло на окружающую местность, на июльское солнце, не обращая внимания на слова своих попутчиков. «Все равно – такое отношение единственное, которое помогает, единственно верное в мире, в этом мире. Все отбросить от себя – это тоже искусство. Пачки «Шокаколы» и двух хороших друзей достаточно, чтобы быть счастливым. Как мало все же надо человеку для счастья. Или это много? – Он выбросил куда-то пустую баночку. – Мало? Нет, два друга – это много, даже очень много!»
Вечером выдавали боеприпасы и устроили прием пищи. Паек сигарет был как в постную среду. Люди ругались. Командир взвода вызвал командира отделения. Когда Длинный Ханс вернулся, Эрнст проворчал:
– У него такие короткие шаги, как будто он боится что-то сказать.
Длинный прислонился к вездеходу и позвал солдат своего отделения:
– Сегодня ночью, самое позднее – ранним утром мы доедем до района Прохоровки. Там будем ждать контрудара русской 5-й гвардейской танковой армии. Она должна была ударить нам во фланг. Поэтому мы и повернули. Если с ней разберемся – ивану больше нечем будет крыть!
Солдаты молчали, только Эрнст пробубнил:
– Разве мы уже как-то раз это не слышали?
Ханс проигнорировал реплику и продолжал:
– Далеко правее нас пробиваются три сотни танков из Сухопутных войск. Если они своевременно придут к Прохоровке, то иван окажется в клещах. Еще вопросы?
Пауль, словно в школе, поднял руку:
– А если они своевременно не придут?
– Тогда придется все сделать самим!
– А мы, естественно, сильнее, или…?
– Не заблуждайся, Эрнст. С танками из Сухопутных войск наши силы будут приблизительно равны.
– Будут! Приблизительно! А черт, лизни меня в…!
– А если это будет тот тип новых «Пантер», то мы дождемся их к Рождеству!
– Заткнись, Камбала! Мы вообще с танками никак не завязаны. Мы обращаем внимание только на пехоту, ясно?! Хватит дебатировать! Два часа поспать, потом всем по машинам. Разойдись!
Они побрели к своим автомобилям. Эрнст засунул обе руки глубоко в карманы и даже забыл про курение.
– Я бы лучше останавливал машины, а не танки.
Дори улыбнулся:
– Камбала прав. Если это будет триста «Пантер», то нам повезет, если приедет хотя бы половина.
– И с ними у нас будут почти равные силы, – добавил Блондин и надул губы.
– Почти, Цыпленок. Ты умеешь считать? У нас, может быть, четыреста. Приедут триста армейских, будет семьсот. В соответствии с этим у ивана – более тысячи, правильно?
– И артиллеристы на таком узком участке фронта будут палить друг в друга! Эх, мальчик, мальчик, вот щепки полетят!
– Щепки, Дори? Будет свалка металлолома!
– А мы будем посреди нее?
– Вот именно. Надо будет только и следить, чтобы нас не раздавило железяками.
Дори забрался в машину и лег на переднее сиденье. Эрнст толкнул Блондина и пробурчал:
– Кто первый лег, тот и спит лучше всех.
– А мы?
– Будем спать стоя, так быстрее восстановим силы!Два часа спустя они поменялись ролями. Эрнст и Блондин спали на своих сиденьях, Дори вел машину и насвистывал их берлинскую прощальную песенку: «Я знаю, чудо случится…»
День десятый 11 июля 1943 года
Звезды стояли высоко. Солдаты перепроверяли оружие и боеприпасы. А потом они отправились в ночь. Уже не было так удушливо жарко, как в последние дни. Легкий ветерок обдувал лица и освежал воздух. Гул танков сгустился до монотонного грохота.
Ландшафт совсем не был идеальным для действий танков. Холмы, крутые овраги, складки, лесочки, непросматриваемый и изменчивый. На рассвете они начали окапываться. Эрнст, как всегда, чертыхался при этой работе, воткнул лопату в землю и проворчал:
– Все! С меня хватит!
Вдруг раздались выстрелы танковых пушек: громкие и резкие – немецкие и глухие раскатистые – русские. Гренадерам эти звуки были знакомы, и они разбирались в пушках. Русская самоходная артиллерия, «толстые чемоданы» калибра 122 и 152 мм.