Проигравший из-за любви
Шрифт:
«Да, — сказал художник с решительностью, как будто клянясь себе, — если Ламия будет иметь успех, я отдам Лу на три года в хороший пансион».
Это была его фантазия, связанная с будущим картины, хотя он уже сейчас мог заняться своей идеей. Молодой человек с хорошими манерами и доходом в три тысячи фунтов в год имел все основания быть щедрым, но неудачливый мужчина был склонен с некоторым пренебрежением относиться к своему окружению. Поэтому Уолтер Лейбэн чувствовал, что если его картина не будет иметь успеха, то благосостояние Луизы будет мало волновать его.
Тем временем он нашел для себя интересным самому обучать ее, «не следуя определенной системе опытных учителей». Это было отрывочное
После трех или четырех приходов Уолтера Лу заметно преобразилась и перестала быть пугливой. Она перестала изводить себя мыслью о том, что мистер Лейбэн, избалованный фортуной, должен презирать ее и ее окружение, что он всего лишь жалеет ее, что она кажется ему всего лишь воплощением той женщины, о которой он говорит с большим вдохновением. Но Уолтер был так добр к ней, что ее бунтующее сердце не могло не оттаять, Лицо Луизы как будто озарялось при его приходе.
Те часы, которые он проводил вместе с ней в комнате Джарреда, стали для нее настоящим счастьем. До этого единственным удовольствием для нее было сидеть на решетке камина, в то время как ее отец курил и работал, что бывало довольно редко, во время благосклонного отношения отца к дочери. Но даже эти короткие мгновения счастья среди повседневной рутины радовали Луизу. Иногда же что-то находило на Джарреда во время ужина или он мог получить неприятное письмо с просьбой вернуть взятые в долг деньги, и тогда он все чувства вымещал на дочери. А Уолтер Лейбэн был добрее, чем ее отец в минуты своей благожелательности, а также обладал великолепным характером.
Мало-помалу она стала более тщательно, следить за своим внешним видом. Ее волосы были расчесаны и аккуратно уложены в том классическом стиле, который нужен был для картины, платье было выглажено и подшито. Она имела цель в жизни и не жалела труда, чтобы добиться ее. Луиза пыталась выпросить у бабушки платье из того тряпья, которым та обладала, но мисс Гарнер была непреклонна.
— Если я однажды позволю себе разбазаривать одежду, то потом не смогу вспомнить, что где лежит, — говорила она. — Дело нужно делать правильно. У меня должно быть разнообразие на прилавке для того, чтобы я могла удовлетворить любого покупателя. Вот это черный сатин, к примеру, его очень нелегко продать, а вот то платье принесло мне какое-то количество денег. Одна молодая женщина зашла, взглянула на него и заключила со мной сделку о покупке в рассрочку и даже оставила, мне восемнадцать пейсов, но больше так и не появлялась. Возможно, изменились планы, а может быть, не было денег. Вторая женщина среднего возраста выплачивала мне кредит шесть недель за это платье с точностью часов, но затем куда-то пропала. Такова уж, наверное, непостоянная человеческая натура. Нет, Луиза, я не смогу дать тебе другое платье. Если ты не хочешь изображать Ламию в своем шерстяном зеленом платье, которое стоило семь пенсов за ярд, когда было новое…
— Да, да бабушка, но ведь уже прошло время, когда носили такую одежду.
— Он может идти куда угодно и рисовать других молодых женщин, — продолжала миссис Гарнер, не замечая, что перебила Луизу. — К тому же он не платит.
— Если он не платит мне, то он платит папе.
— Может быть. Во всяком случае я этого не видела. Нам уже принесли дюжину счетов за дымоход, и если у нас все еще идет вода, то это более, чем странно, потному что ее грозили отключить три недели назад.
Хотя Уолтер работал над портретом в комнате мистера Гарнера, тот не часто бывал там в эти моменты. Джарред по натуре был лентяй и бездельник и мог просиживать дома до тех пор, пока его совсем не одолевали проблемы. Он предпочитал бродить по свету в
Миссис Гарнер — страстная защитница светских приличий, установленных на Войси-стрит, иногда входила в комнату во время встреч Уолтера и Луизы под предлогом желания увидеть картину. Она любезничала с художником на предмет его работ и искусства в целом.
— Покажите мне лучше старых мастеров, мистер Лейбэн, — говорила она, — это не значит, что я плохо отношусь к вам. Я думаю, что когда вы завершите работу над Ламией, то ваша картина будет превосходной. Только, пожалуйста, не говорите мне о Милиссе и Белморе. Покажите мне настоящих старых мастеров. У них такие прекрасные и сочные краски, каждый будет покорен ими. Техника вашего Милисса груба, как гравиевая дорожка, краски у него ложатся пятнами, как будто он рисует щеткой. Дайте мне Рембрандта или Вандейка, их работы принадлежат одной прекрасной семье так же, как и скрипка Страдивари.
В ответ на такую критику картин мистер Лейбэн мог только скромно молчать.
— Конечно же, я уважаю старых мастеров, — сказал он. — Рубенс и Вандейк были гигантами. Да, миссис Гарнер, они величие люди. Даже сэр Джошуа не может сравниться с ними.
Визиты миссис Гарнер, как правило, совпадали со временем ленча, который мог оплачиваться художником. Он бегал через дорогу в рыбный магазин для того, чтобы купить добрую порцию устриц и немалое количество эдинбургского эля. И в течение нескольких минут стол Джарреда мог быть очищен от разбросанных на нем бумаг, чашек с клеем, кистей и буравчиков и начиналась цыганского рода трапеза. Лу, с ее новым стремлением к порядку, всегда держала наготове для таких случаев чистую скатерть, несмотря на то, что это стоило ей многочисленных ночных стирок.
Мистер Лейбэн получал необъяснимое удовольствие от такого рода цыганской еды. Причем, это ему нравилось гораздо больше, чем обеды на Фитсрой-сквер. В присутствии миссис Чемни он должен был быть вежлив, внимательно следить за каждым своим, шагом. Здесь же, в доме Гарнеров, он чувствовал себя намного спокойнее и смелее. Уолтер знал, что им восхищаются, что Луиза почитает его как африканские туземцы почитают своих идолов. Несколько слов, быстрые взгляды, которые имели какую-то таинственную силу и значение, оказывали на него определенное влияние, так что он очень просто чувствовал себя и ни о чем не думал. Ему еще никогда не было так свободно в своей жизни. Он, конечно, думал о своих благожелательных намерениях по поводу этой бедной девушки. Та идея о пансионе приносила ему некое успокоение. Пусть она восхищается им, если ей нравится. Это восхищение уже оказало на нее благотворное влияние, отразившееся и на ее прекрасном лице. Она была обучена в своеобразной школе, способствующей прогрессу женщины, где сентименты и симпатии заменяли рассказы учителя.
Даже присутствие миссис Гарнер в этих цыганских застольях не умаляло их очарования. Возможно, она была не Лучшим собеседником за столом, но художник находил очень интересным ее характер. Миссис Гарнер делала иногда неуместные замечания, вероятно, навеянные бутылкой эля, а также рассказывала о своей тяжелой жизненной участи. Ей нравилось философствовать, при этом ее рассуждения казались запутанными, как коридор лабиринта. Она рассказывала о своем прошлом, о своих надеждах в молодые годы, которые так и не воплотились в жизнь. Но об этом прошлом периоде она повествовала весьма неопределенно, и поэтому ее судьба и причины неприятностей, имевших место в ее молодости, остались для художника неясными. Даже когда она становилась особенно болтливой под влиянием эля и устриц, то никогда не спускалась с облаков обобщенных описаний на твердую почву конкретных подробностей.