Проигравший. Тиберий
Шрифт:
Ливия организовала сыну роскошные проводы. До самой гавани в Остии Тиберия сопровождал почетный караул преторианской гвардии — с музыкой, песнями и знаменами. Мать ехала в отделанной золотом и красной кожей коляске, рядом с Тиберием. Вслед за ними двигались (на более скромных повозках) Друз Младший, обе дочери Юлии — Агриппина и Юлилла, а также Антония со своими детьми — Германиком, Ливиллой и маленьким уродцем Клавдием, который пищал не переставая. Почти вся семья была в сборе, кроме Августа, Юлии, Гая, Луция и Постума — его Ливия тоже хотела взять, но в последний момент он разбил ее любимую драгоценную вазу и был наказан заключением в темную комнату. По обе стороны от повозок ехали конные гвардейцы в шлемах с пышными хвостами и блестящих латах.
В порту Тиберия уже ожидал корабль. Обычная, видавшая виды греческая триаконтера — ее слегка потрепанный вид сильно дисгармонировал с общим блеском проводов. Своего корабля у Тиберия быть не могло — так распорядился Август. Более того, он запретил Тиберию, когда тот прибудет на остров, подниматься на палубу любого корабля, кроме того, который будет послан специально за ним, Тиберием. О, если бы император знал, как мало был Тиберий огорчен таким запретом.
Он отплывал от италийского берега, стоя у самой кормы, глядя на провожавшую его Ливию и подняв руку в прощальном жесте. Собрав последние силы, он сдерживал себя, чтобы не повернуться к матери спиной. Или не плюнуть в воду.
Это была его первая ночь на Родосе.
Вернее — их с Калибом первая ночь. Как же мог Тиберий не взять с собой своего смуглого египтянина, своего фараончика, свою красивую и такую послушную игрушку?
Была весна. В спальне горел слабый светильник. Где-то внизу тихо шептало ласковое море. Где-то вверху переливчато пела ночная птица.
Тиберий встал, чтобы еще раз выйти подышать воздухом на террасу и заодно попробовать рассмотреть хоть что-то в окружающей дом бархатной темноте ночи. Он уже несколько раз просыпался, и каждый раз испытывал потребность выйти и осмотреться вокруг. Когда просыпаешься — сразу хочется найти подтверждение тому, что случившееся не сон. Потому что слишком прекрасно, чтобы быть явью.
Калиб безмятежно спал, утомленный долгими ласками. Поднимаясь с постели, Тиберий постарался не потревожить его милый сон. Лишь немного постоял рядом, при тусклом свете ночника любуясь гладким стройным телом. «Надо будет купить Калибу женскую одежду и какие-нибудь украшения, — подумал Тиберий». Это будет выглядеть просто прелестно. Уже давно следовало догадаться — попробовать. Представив египтянина в женском платье, Тиберий ощутил легкое возбуждение. Но будить Калиба не хотелось. Куда спешить? Они все еще успеют, потому что впереди — счастливая вечность.
Терраса была обращена к востоку, и Тиберий с удовольствием увидел полоску зари, начинающую разгораться. Сколько раз ему приходилось наблюдать прекраснейшую из картин — солнце, встающее из моря? До обидного мало. В сумрачных лесах Германии оно сначала с трудом взбиралось по вершинам гигантских елей и лишь потом начинало светить по-настоящему. В горах оно пряталось за дальнюю вершину, подобно варвару, ожидающему в засаде удобного случая, чтобы напасть, и так же, как варвара чувствуешь по запаху и нетерпеливому сопению, восход солнца из-за гор угадываешь по освещенным верхушкам других гор, когда оно само еще прячется. Поднимаясь из моря, солнце ведет себя благородно. Оно предупреждает о своем появлении — нежно золотит горизонт, окрашивает небо розовым и голубым, посылает первый, зеленый луч, и только потом появляется само — неторопливо и с достоинством. Отныне Тиберий всегда будет видеть, как солнце встает из моря.
Боги, великие боги, хвала вам и слава! Неужели позади остался Рим, остались все мучители — Август и Ливия, Гай и Луций? Все это скрылось за кормой. И было Тиберию так ненавистно, что за все время пути, пока корабль огибал Италию и пришлось сделать несколько остановок, он ни разу не сошел на берег. Он отряхнул пыль и грязь отечества с ног своих. Он не позволял хозяину корабля делать остановки сколько-нибудь длительными. Словно боялся, что корабль могут вдруг задержать, а его самого вернуть назад. Мало
В первый раз Тиберий решился ступить на землю, когда причалили к острову Крит. Но настолько сильным было его желание поскорее добраться до Родоса, что он, немного погуляв вдоль пристани, вернулся опять на корабль. Кстати, триаконтера носила звучное греческое имя «Зоэ», что означало — «жизнь», и Тиберию виделся в этом глубочайший смысл. На палубе «Зоэ» началась для Тиберия его новая жизнь! Он ее чувствовал, он пил ее, как вино, и убогое судно казалось ему царственно великолепным.
Путь до Родоса занял две недели, хотя хозяин, пожилой грек, клялся всеми богами до Нептуна включительно (хотя на море этого делать не следовало бы), что меньше чем в три недели не добраться. Попутный ветер в это время года дует редко, а гребцам лишь бы поотлынивать от работы и только делать вид, что гребут. Ветер и вправду попадался в паруса всего несколько раз, но зато Тиберий время от времени скармливал хозяину золотой, и тот с плеткой лично бегал вниз, к гребцам — пробуждать в лентяях дремавшую любовь к скорости.
Становилось светлее, и можно было уже различать взглядом окрестности. Мыс, на котором стояла вилла Тиберия, окружен был с обеих сторон уютной бухтой с двумя — по обе стороны от мыса — прекрасными песчаными пляжами. Никакого жилья вокруг. Бухту эту Тиберий тоже купил и строго-настрого приказал оставленному тут смотрителю виллы, чтобы ни одна рыбачья лодка не заходила в нее. Смотрителя звали Фигул, был он когда-то центурионом в войске Тиберия, потом Тиберий за нечаянное убийство другого солдата наказал Фигула, но не палками или топором — а тем, что изгнал из армии. Центурион, впрочем, остался наказанием весьма доволен, потому что Тиберий, не пожелав расставаться с ним, оставил его при себе в качестве доверенного человека и телохранителя — за выдающиеся качества. Фигул обладал видом совершенно устрашающим, был храбр и опытен в разных делах, о которых не принято говорить, из моральных достоинств мог похвастаться лишь преданностью хозяину, а больше ничем. Одним словом — Фигул был именно таким слугой, какой и был Тиберию нужен. На местных рыбаков и ловцов омаров он нагнал такого страху, что те объезжали уловистую бухту далеко стороной. Кроме того, Фигулу не было решительно никакого дела до хозяйских привязанностей. Хозяин — бог и сам выбирает, с кем ему спать.
Фигул мог считаться универсальным слугой: ни от какой работы он не отказывался: готовил пищу, прибирался в доме и вокруг него, ездил в город за покупками, следил, чтобы в спальне Тиберия всегда было чистое белье, для чего раз в неделю допускал на виллу двух прачек, приходящих из деревни, что располагалась неподалеку. Тиберий знал совершенно точно — прикажи он Фигулу убить кого-нибудь, хоть женщину, хоть даже ребенка, — тот, не выказав удивления, лишь кивнет головой и отправится выполнять задание.
К вилле сквозь лес вела хорошо утоптанная тропа, кое-где выложенная плоскими каменными плитами. Если пройти по ней мили полторы, тропа вливалась в широкую дорогу, которая проходила через весь остров — от южного берега, где было множество рыбацких поселений, до северного, где располагался единственный город, столица острова, центр культурной и политической жизни. Впрочем, какая там политическая жизнь? Старик управитель, по афинскому образцу называемый архонтом, казначей, жрец храма Артемиды, по совместительству глава жреческой коллегии (как объяснили Тиберию) да десяток членов городского совета, отвечающие за разную мелочь. Настоящая политическая жизнь у них там закипела вчера с утра, когда по городу пронесся слух о прибытии — страшно выговорить — пасынка самого императора Августа, народного трибуна Тиберия Клавдия Нерона, только что приплывшего прямо из Рима! Как они все забегали! Всем тут же стало известно, что прибыл великий человек не по государственным делам, а просто так — на жительство, на неопределенный срок. Вот это-то и смутило архонта больше всего.