Происхождение боли
Шрифт:
На два следующих дня Даниэль вернулся в свои пятнадцать лет и, как настоящий школьник — от надзирателя, прятал в рукописях и белье фривольное чтиво от друзей. На третий он понёс «Сабину» Фино. Издатель выслушал, листнул, вздохнул и сказал:
— Шестьсот.
— Но она почти вдвое объёмней «Роже Обиньяка» и, на мой взгляд, серьёзней.
— В том-то и дело. Публикуя эту, скажем так, политически некорректную вещь, я сильно рискую. Посудите сами, что следует из вашего опуса: что наше возрождённое королевство стоит на костях обездоленных женщин, вдов,
Даниэль помчался к своему вдохновителю.
В тот вечер Эжен впервые принимал у себя Макса и Нази. Береника не сразу пустила их, разахалась на пороге, что там несусветный бардак, а Эмиль предложил чете повременить в квартире наверху, многозначительно пообещал полный покой на полчаса.
— Мы постараемся быть аккуратными, — тихо и счастливо обещал Макс, считывая из мыслей приятеля, что тот видит в своей уступке такую же честь для себя, как если бы приютил Ромео и Джюльетту.
Макс не планировал ничего необычного, но нашёл на столе остро отточенное перо…
Через сорок минут, то есть в тот момент, когда Даниэль отворил незапертую дверь Эжена, в самой дальней комнате этой квартиры на плотно укрытой кровати Нази слушала, как медленно меркнут на теле звёзды тысячи уколов, окутавших его горячей сетью; её голова лежала на коленях Макса. Береника что-то штопала у окна. Эмиль сидел у её ног. Орас и Эжен — у камина. На втором и последнем стуле стояла ваза с печеньем. Бутылку с вином сразу забрал Эжен, впрочем, все желавшие успели себе налить, а с Орасом, для которого не нашлось кубка, Эжен делился по первому жесту.
— Давайте загадывать загадки, — услышал Даниэль предложение Эмиля.
— Я не знаю ни одной, — этот голос не мог принадлежать никому, кроме Ораса Бьяншона.
— Сочини сам. Смотри: на чёрном лице — белые веснушки.
— Где?
— Ночное небо, — угадал Макс.
— Твоя очередь.
— Один человек полтора года сыт двумя ягодами.
— … Это грудной ребёнок, — отозвался Эжен.
— Вы лысен ту-ю!
— … Двадцатилапый скорпион доедает черепаху, расклёванную четырьмя орлами; на хост ему села ночная бабочка, прижав его к земле; в клешнях у скорпиона — два сломанных копья, и два подобных держит бражник; на скорпионьи копья наколото по листу каштана, на бабочкины — по дубовому листу.
— Картина Босха, — буркнул Макс.
— … Такое безобразие, — заговорил Орас, — может оказаться… человеческим скелетом.
— Вполне.
— Ага. Значит теперь мне загадывать? Что ж,… как вам одна голова с десятью черепами?
— Яблоко, — почти хором сказали Эжен и Эмиль, — Я знал, что это будет что-то съедобное, — со смехом продолжил последний.
Тут Даниэль постучал по косяку и заглянул в спальню:
— Доброго вечера, господа. Простите, что без приглашения…
— Не беспокойтесь, этих я тоже особо не звал, —
— Здравствуй, Даниэль, — Орас вскочил, как солдат перед командиром, — Я тут заглянул… к знакомым…
— Эээээ, — презрительно протянул Эмиль, отворачиваясь к Максу.
— Ну, что ты, Орас! — Даниэлю тоже стало стыдно за доктора, и не только, — Я был бы последним узколобым ханжой, если бы считал зазорной дружбу с такими людьми, как Эжен…
— Макс и Эмиль, — напористо завершил журналист.
— Это Эмиль Блонде, — пояснил гостю Эжен, — и его невеста Береника, — и своим, — К нам пришёл Даниэль д'Артез; он принёс либо немножко деньжат, либо пару вопросов.
— Увы,… — начал писатель.
— Да что ж это такое! — возмущённо перебил Береника, — Давайте я схожу к нам за стаканами. Не гоже из горл
— Я сам сгоняю, — поднялся Эмиль, — Ты сегодня уже набегалась.
Эжен тем временем проворно встал на колени, снял со стула посуду и подвинул сиденье Даниэлю. Тот присел у стены, а Эжен, как нарочно, из шутовства, церемонно-вассальным жестом, словно корону поверженного врага, подал ему вазу с вафлями. Ничего не оставалось, как благодарить и ждать Эмиля. Тот вернулся с двумя бокалами и бутылкой шампанского, которую сразу сунул Эжену; пробка хлопнула, едва успел сказать: «Открывай».
— Вам штрафная — за опоздание, — объявил Эмиль Даниэлю, наливая до краёв.
— Но я не ко времени шёл…
— Значит, для храбрости… Держи, друг Орас.
— А Эжену-то! — суетилась Береника.
— Ему — самая лучшая посуда, — и Эмиль опять вручил соседу бутылку, взамен другой, уже опустошённой. Эжен глотнул и вернул:
— Максу с Нази плесни.
— Ну, как вам у нас? — приватно спросил Эмиль у Макса, цедя шампанское.
— Very nise. Береника, что за изумительные инструменты хранятся в розовой коробке из-под перчаток, продававшихся в комплекте с веером?
— Это чтоб цветы делать из накрахмаленных лоскутов.
— За сколько вы мне их уступите?
— Да так берите, если надо.
— Я оболью их лучшим серебром…
— А где Рафаэль? — шампанское и впрямь загасило даниэлеву робость.
— Ну его к чёртовой бабушке! — вспенился Эмиль, — Нам, видите ли, не нравится, какую работу надыбал Эжен — липовые мемуары троюродной тётки. Я ему говорю: слышь, если знаешь фарси, переведи нам «Книгу Царей». С рифмами олвейс хелпну! Да что ты! на это же уйдёт вся жизнь! Я ему: жизнь — она так и так уйдёт. Лодырь!..
— Да переведу я тебе твоих персов, — унял его Макс.
— Угу. Ласт хоуп.
Даниэль: Вы меня ещё раз простите…
Эмиль: Чего? ещё налить?
Даниэль: Нет, спасибо. Просто я немного тороплюсь…
Эжен: Ну, так говорите скорей.
Даниэль: Издатель требует изменить повесть — оставить героиню в живых. Сослался на политические аспекты, но мне кажется, ему просто по-человечески жаль её…