Происки любви
Шрифт:
Совершенно невозможно было оставаться в стороне от этого. Мощная поэтическая волна подхватила всех, в ком зрело хоть малейшее зёрнышко литературного дара. И, взлетая на гребне этой волны, Виктор замирал от восторга, глядя на толпу, собирающуюся слушать стихи у подножия Александрийской колонны на Дворцовой площади. Они были очень разного возраста, эти люди, и читающие, и внимающие, но одной крови и одного племени.
«Да, впрочем, какое имеет значение возраст в поэзии?» – думал он,
Ни малейшего.
Пример страстной дружбы – юный гений-дитя Артюр Рембо и великий стареющий Поль Верлен. Разрыв этой дружбы был самым большим ударом в жизни обоих. Ударом, от которого ни тот, ни другой поэт так и не оправились. После кончины Верлена Рембо вообще перестал писать, да и сам прожил немного.
Может, это и есть история о Последнем поэте?..
Неясный замысел этого фильма стал мучать Гордина с новой силой, когда он узнал о смерти Давида Самойлова. Ему доводилось встречаться с поэтом, он часто бывал на его выступлениях.
Самойлов был небольшого роста, лысоватый, близорукий. Не было в его облике ничего романтического, ничего общего ни с прихрамывающим Байроном, ни с хулиганствующим Есениным, ни с загадочным, аристократичным Гумилёвым. Но он был настоящим поэтом, высоким профессионалом, так же остро чувствующим несовершенство стиха, как музыкант слышит фальшивую ноту, взятую кем-то из оркестрантов.
Друзья звали его «Додик». Он писал исследование о русской рифме, отрывки из которого Гордин прочёл в журнале «Юность», и иронизировал надо всем вокруг, включая себя самого.
Его внимательный, прячущийся за толстыми очками взгляд бывал то лукав, то наивно-простодушен. Что-то ребяческое, как казалось Виктору, по-детски обаятельное проскальзывало порой в его интонациях и жестах.
Стихоплёты нуждаются во внимании, признании, аудитории, наконец. Поэты нуждаются только в одном – в чистом листе бумаги.
В разгаре своей славы Самойлов вдруг поступил более чем странно – купил домик в маленьком эстонском городке Пярну на берегу моря и уехал туда. Там он и жил, там писал свои стихи, переводил чужие.
Еврей Додик гулял по эстонскому берегу. Русский поэт Самойлов всматривался в холодную даль Балтийского моря и думал об удивительных зигзагах русской истории.
«Почему он уехал?» – пытался понять Гордин.
Далеко от своей привычной литературной среды, друзей, поклонников, редакций, издательств. Возможно, он старался скрыться, вырваться из паутины всеобщей лжи и фальши, всё более затягивающей тогда страну?..
И хотя она никак особо не коснулась его самого, кому, как не поэту, было ощущать её повсеместно распространяющийся едкий запах!..
Размышляя о фильме, Гордин пытался представить
С годами зрение Самойлова всё более ухудшалось. Стёкла очков его становились всё толще, а слегка растерянный взгляд за ними казался всё более уходящим внутрь себя. Гордину представлялось – а впрочем, может, так оно и было, – что поэт видел что-то, недоступное остальным.
На премьере «Поисков любви-2» в Центральном доме литераторов Виктор вдруг наткнулся на такой же хорошо запомнившийся ему взгляд. Кто-то доброжелательно и несколько удивлённо рассматривал его из-за толстых очковых линз. Это был поэт Наум Коржавин, приехавший в Москву после долгих лет отсутствия. Вынужденный когда-то эмигрировать, он так толком и не прижился в Америке. Не стал там широко известным, не получил Нобелевской премии. Просто был и остался поэтом.
Гордин стоял в фойе, отвечал на вопросы окруживших его зрителей. Коржавин, сказав несколько добрых слов, распрощался.
Виктор через окно следил за его маленькой, неуклюжей фигуркой, исчезающей в толпе. Именно тогда с новой силой всплыло это не дающее ему покоя название – Последний поэт.
Он стал вновь набрасывать отдельные сцены, многое ему нравилось, хотя сомнения постоянно терзали его. Нужен ли был кому-нибудь этот фильм, кроме него самого? Пойдут ли на него зрители?..
Какое им дело до истории об одиноком поэте? Это же не знаменитый гангстер, не крупный мафиози, не маньяк-убийца… Поэт.
Поди разбери, чем он там занимается. То ли труд, то ли безделие. Со стороны кажется – дуракавалянье, а присмотришься, прислушаешься – и вздрогнешь вдруг, и почувствуешь, и заплачешь…
В конце концов после долгих совещаний с Федориным решено было эту идею отложить. Как говорится, до лучших времён. На пару лет по крайней мере. А там видно будет, глядишь, и ситуация изменится.
Тем более что и студия в лице гендиректора Речевского, вдохновлённого коммерческим успехом первых двух «Поисков», всячески подталкивала его к продолжению, обещала зелёную улицу. Кто же знал, что из этих обещаний выйдет…
А ведь как всё отлично складывалось… Просто на редкость быстро и гладко всё шло. Пожалуй, даже слишком быстро и гладко. Вот когда надо было бы озаботиться, подстраховаться, а не пребывать в дурацкой эйфории от себя, любимого…
Но ведь действительно сценарий написался на одном дыхании, и деньги нашлись моментально, разве можно было заподозрить, что что-то не так?!