Происшествие в городе Т
Шрифт:
– Так он жив или нет?
– Жив!
– Это точно?
– Стану я вам врать при исполнении!
Еще целый час полиция кого уговорами, а кого и принуждением заставляла разъехаться и разойтись по домам.
Из вышесказанного можно сделать вывод, что граф Можайский был в Татаяре личностью крайне популярной и безмерно любимой, однако это не так. К Ивану Аркадьевичу относились ровно, а что съехались после нападения к дому даже быстрее полиции, так это были в массе своей чиновники, зависимые от его превосходительства.
Когда перед домом губернатора остались только пролетка доктора Викентьева и несколько
– Пущать не велено! – Он выпучил глаза и, судя по всему, был готов даже на то, чтобы оказать представителям власти сопротивление.
– Да ты понимаешь, голова садовая, с кем говоришь… – начал пристав.
– Понимает! – Рядом с дворецким возник Фирс. При его появлении Самсонов попятился. У губернаторского камердинера была слава бойкого старичка, от которого можно ожидать чего угодно. – Он все понимает, а ты иди себе, в доме тебе делать нечего, понадобишься, позовут!
И хотя Фирс был небольшого звания, пристав понимал, что это ровным счетом ничего не значило. Фирс – один из немногих, кто говорил с губернатором запросто, а это дорогого стоило. Однако просто так вот повернуться и уйти полицейский начальник не мог, гордость не позволяла, да и перед стоящими рядом квартальными марку нужно было держать, и поэтому он заявил:
– Мы должны провести следственные мероприятия, опросить свидетелей…
– А тут никаких свидетелей нету! – парировал Фирс.
– Мне нужен кучер и унтер-офицер Щеколдаев.
– Так вот и иди в лакейский домик, они тама. – При этом камердинер переступил порог и показал, куда нужно идти.
– Хорошо! – кивнул Самсонов. Приличия были соблюдены, и теперь он мог, не упав в глазах подчиненных, идти в лакейский домик составлять протокол.
На следующий день об этом странном нападении написали губернские газеты.
Всегда пафосный, когда дело касалось исполнительной власти, «Глагол» сообщал: «Вчера вечером на возвращавшегося домой губернатора Можайского не установленным пока лицом совершено дерзновенное нападение, но, благодарение богу и решительным действиям охраны, оно было пресечено в самом зачатке. Его превосходительство живы и здоровы, а вот нападавшему, коварно использовавшему темноту и слякоть, удалось скрыться. Полиция, определив круг подозреваемых лиц, ведет успешные поиски злоумышленника…» Люди бывалые в этом месте чтение прерывали. Те, кто был попроще, сплевывали на пол, а у тех, кто имел воспитание, на лице появлялась ехидная улыбка.
Потому что все написанное, за исключением самого факта нападения, было неправдой. Никто не определял круг подозреваемых лиц, и никто никого не искал… Да и кого искать? Пойди его найди! Он уже, наверное, вон где!
А вот «Губернский патриот», газета, издававшаяся на средства дворянского собрания и мягко оппонирующая исполнительной власти, была не столь благозвучна в определениях, как «Глагол». Нападение на губернатора она назвала курьезным и первой выдвинула предположение, что гнутая серебряная ложка, неизвестно каким образом попавшая в руки его превосходительства, и есть тот
О нападении на губернатора в Татаяре какое-то совсем непродолжительное время поговорили и благополучно забыли, но ненадолго. История эта вскорости получила продолжение, и надо заметить, довольно зловещее.
Глава 3
Ложка мастера Усова
Прежде чем рассказать, какое зловещее продолжение получила история о нападении на графа Можайского, вкратце сообщим, что после случившегося Иван Аркадьевич впал в странную созерцательную задумчивость. Говорил мало, все сидел в кабинете и занимался тем, что переставлял на столе письменные принадлежности, никого не принимал, кому и удалось к нему пробиться сквозь заслон челяди, так это полицмейстеру. Он пришел к губернатору с одним-единственным вопросом: «Искать злодея или не искать?» Это может показаться странным: конечно же искать. Однако в те годы, когда вся власть в губернии была сосредоточена в одних руках и они принадлежали графу Можайскому, такой вопрос задать было просто необходимо.
Граф, чуть подумав, сказал:
– Ищите! – Но сказал вяло, безынициативно, точно и не касалось это происшествие его.
С тем полицмейстер и ушел, сделав для себя вывод, что можно искать, а можно и не искать, главное, чтобы видимость была.
Глядя на такое поведение Ивана Аркадьевича, домашние стали опасаться, а не тронулся ли умом его превосходительство. Кто-то говорил, что так оно и начинается – помешательство. Елена Павловна пригласила Викентьева. Врач осмотрел и сказал, что граф находится в полном душевном здравии, а заторможенность объяснил нервным потрясением и добавил, что скоро все пройдет.
Ну, а в городе тем временем случилось вот что…
Спустя две недели после странного нападения на губернатора в ночлежном доме в бывших казармах артиллерийского полка кормили бесплатным обедом обитателей этого богоприимного заведения.
Все расходы взяла на себя городская казна. Наверное, этим и можно было объяснить, что при раздаче супа присутствовал лично господин Приволов – городской казначей.
Его высокая тощая фигура столбом возвышалась чуть поодаль от котла. Казначей, заложив руки за спину, взирал, поблескивая стеклами пенсне, как повар разливал по мискам мутную тягучую жидкость. В расходных ведомостях городского совета она именовалась мясным супом.
Все должно было быть как всегда во время подобных обедов: лихорадочное, в надежде на добавку, поедание супа, косые взгляды в чужие тарелки, негромкое переругивание, кратковременные потасовки, гнусавые жалобы. Но в этот день все пошло не так, как ожидалось. Вдруг в руках одного бездомного, истрепанного, грязного, с лоснящейся повязкой на левом глазу, появилась ложка, что само по себе неудивительно. Однако это была необычная ложка – начищенная до бриллиантового блеска, она сказочным светом сияла в грязных мужицких руках, и яркие блики солнца, отражаясь от нее, плясали на закопченных стенах ночлежки. Все, в том числе и Приволов, восхищенно уставились на это диво. У казначея даже мелькнула мысль, что не худо бы подойти и поинтересоваться, откуда у бездомного, сирого и убогого человека такая, судя по всему, дорогая вещь.