Произведения
Шрифт:
Лобастов. Дородства прибавляют! (Треплет Фурначева по спине.)
Фурначев. Чувствительнейше вам, папенька, благодарен! (Целует ему руку.) Там еще за вами безделица осталась…
Иван Прокофьич. По делам, что ли? Ну, это из конторы получишь: я, брат, знаю, что сыновство сыновством, а служба службой.
Живновский. Это самое правильное — счетов не смешивать!
Гаврило Прокофьич. Вы бы уж, дединька, и мне кстати пожаловали.
Иван Прокофьич. А тебе на что?
Гаврило Прокофьич. На непредвидимые расходы, дединька, на непредвидимые…
Иван Прокофьич. Ну, уж бог с тобой! Такой уж, видно, день
Гаврило Прокофьич (рассматривая бумажку). Сто-то рублей!
Иван Прокофьич. Ну, будет, будет с тебя!
Во время раздачи денег Живновский находится в самом мучительном положении.
СЦЕНА XIII
Те же и Калужанинов.
Калужанинов человек роста малого, толстенький, быстр в движении и часто махает руками; произношение имеет очень выразительное: в выговаривает как ф, ж как ш. Он в форменном сюртуке.
Калужанинов (вбегая). Слышали? слышали?
Иван Прокофьич. Ну! верно, опять табакерок накупил!
Все смеются.
Калужанинов. Удивительная вещь! Знаете, какую штуку с нами приятель-то удрал?
Иван Прокофьич (с беспокойством). Что такое? что такое еще случилось?
Калужанинов. Представьте себе, сижу я сейчас у княжны… Вчера, знаете, пожар был, так она посылала чиновников по купцам за пожертвованием… Только вот сижу я, и приходит чиновник от Прокофья… Да нет, вы угадайте, сколько любезнейший-то братец пожертвовал? Нет, угадайте!
Все ожидают с страхом.
Дву-гри-вен-ный!
Иван Прокофьич (падая на спинку кресла). Ах ты, господи!
Живоедова (бросаясь к Ивану Прокофьичу, Калужанинову). Ишь тебя нелегкая принесла! воды! спирту!
Живновский. Сразил!
Общая суматоха; все группируются около Ивана Прокофьича.
Занавес опускается.
ДЕЙСТВИЕ II
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Фурначев.
Настасья Ивановна, жена его, 30 лет.
Прокофий Иваныч.
Гаврило Прокофьич.
Понжперховский.
Живоедова.
Лакей.
СЦЕНА I
Театр представляет кабинет статского советника Фурначева. Посреди сцены большой письменный стол, на котором во множестве лежат дела и бумаги. По стенам несколько кресел, а налево от зрителей диван; мебель обита драдедамом; в одном углу шкаф, в котором расставлены: Свод законов и несколько других книг. В средине комнаты дверь. Семен Семеныч, одетый в халат, сидит за письменным столом, углубившись в чтение «Московских ведомостей».
Фурначев (прерывая чтение). Итак, в настоящем году следует ожидать кометы! Любопытно бы, однако ж, знать, что предвещает это знамение природы? Гм… Комета, сказывают, будет необыкновенная, с чрезвычайным хвостом… Стало быть, хвостом этим и землю задеть может… странно! что ж тогда предположения человеческие? Иной копит богатства вещественные, другой богатства душевные, один плачет, другой смеется… бьются, режутся, проливают кровь, разрушают города и вновь созидают…. и вот! Иной философ утверждает, что мир — вода, другой — что огонь, и что же из всего этого вышло? Только та одна истина, что человеческому мышлению предел положен! Однако эта комета неспросту… что-то будет? Если война будет, то должна быть кровопролитная, потому что и комета необыкновенная…
Слышен стук в дверь.
Кто там?
Голос за дверью: Это я, душенька.
Фурначев. Взойди, Настасья Ивановна.
СЦЕНА II
Фурначев и Фурначева, дама еще не старая и очень полная, одета по-домашнему в распашной капот.
Настасья Ивановна. Я, душечка, к тебе.
Фурначев. Что ж, милости просим, сударыня.
Настасья Ивановна. Я, душечка, думала, что ты заперся и деньги считаешь.
Фурначев (с скрытою досадой). Рассудительный человек никогда таким вздором не занимается, потому что во всякое время положение своих дел знает… Рассудительный человек досуги свои посвящает умственной беседе с отсутствующими. (Указывает на «Московские ведомости».)
Настасья Ивановна. Будто ты уж никогда и не считаешь деньги!
Фурначев. Что ж тебе угодно, сударыня?
Настасья Ивановна. А я, душечка, на тебя поглядеть пришла. Сидишь все одна-одинешенька, никакого для души развлеченья нет.
Фурначев. Скоро вот комета будет.
Настасья Ивановна. Что ж такое это за комета?
Фурначев. Звезда небесная, сударыня. Является она в
444
годины скорбей и испытания. В двенадцатом году была видима… тоже при царе Иване Васильевиче в Москве явление было… звезда и хвост при ней…
Настасья Ивановна. Да уж хоть бы комета, что ли… скука какая!
Фурначев. Вот вы, сударыня, женщины все так: вам бы только поегозить около чего-нибудь, а там что из этого выйдет, хоть даже народное бедствие — вам до этого дела нет. Правду говаривали старики, что женщина — гостиница жидовская.
Настасья Ивановна. За что ж ты ругаешься-то, Семен Семеныч? Конечно, лучше на комету посмотреть, нежели одной в четырех стенах сидеть… Ты лучше скажи, был ты у старика?
Фурначев. Был, сударыня.
Настасья Ивановна. Ну что ж, умирает?
Фурначев. Нет, жив и здоров.
Настасья Ивановна (зевая). Господи! скука какая! целый вот век умирает, а все не умрет! Как это ему еще жить-то не надоело!
Фурначев. А я все-таки тебе скажу, что у тебя язык только по-пустому мелет. Конечно, если б Иван Прокофьич духовную в нашу пользу оставил… то и тогда бы не следовало желать смерти родителя.
Настасья Ивановна. Да уж очень, Семен Семеныч, скучно.
Фурначев. Зато Ивану Прокофьичу весело. Мудрое правило справедливо гласит: не желай своему ближнему, чего сам себе не желаешь.
Настасья Ивановна. Будто ты уж и не желаешь папенькиной смерти! Хоть бы при мне-то ты об добродетели не говорил! Господи, какая скука!
Фурначев. Добродетель, сударыня, украшает жизнь человеческую; человек, не имеющий добродетели, зверь, а не человек; перед добродетелью все гонения судьбы ничтожны… впрочем, это не женского ума дело, сударыня.
Настасья Ивановна. А все-таки ты папенькиной-то смерти желаешь… (Зевает.) И на что тебе деньги-то? только согрешенье с ними одно!
Фурначев. Деньги, сударыня, всякому человеку надобны.