Произвели в евреи
Шрифт:
И, хотя в фильме «Лермонтов» показывается враждебность к поэту шефа жандармов А.Х. Бенкендорфа и самого царя (а ведь именно Николай, когда узнал о смерти Лермонтова, сказал в сердцах: «Собаке – собачья смерть!»), все же акцент делается именно на злокозненном Нессельроде. Происходит сцена поистине фантастическая: жена канцлера Мария Дмитриевна заискивает перед опальным поэтом, но тот говорит с ней запальчиво, резко, с нескрываемым презрением. Далее канцлер Нессельроде произносит сакраментальную фразу: «Если не можешь купить, убей!». Не вполне, правда, понятно, какую выгоду искал в поручике Лермонтове действительный тайный советник 1-го класса, почему он его так страшился и придавал
Канцлер Карл Васильевич Нессельроде
И сразу все становится на свои места: еврей Нессельроде через своих тайных агентов-евреев настропалил еврея же Мартынова на убийство русского гения, и, главное, Лермонтов все это прекрасно понимает и на протяжении всего фильма бросает своим супостатам – «врагам России» из еврейского рода колкие язвительные филиппики. Подобное поведение Лермонтова должно базироваться на каких-либо фактах или по крайней мере основываться на реальной нерасположенности поэта к иудейскому племени. Однако в действительности ничего похожего не было.
С ранней юности Михаил Лермонтов проявлял к судьбам еврейского народа живой и неподдельный интерес. Несомненное влияние оказало на него так называемое Велижское дело по облыжному обвинению евреев в ритуальном убийстве, воспринятое им с горечью и болью. Причем, сведения о сем деле он получал из первых рук – от адмирала Н.С. Мордвинова, с которым бабушка Лермонтова была в ближайшем свойстве (ее брат, обер-прокурор сената А.А. Столыпин, был женат на дочери адмирала) и которого сам маленький Мишель звал «дедушкой Мордвиновым». Именно Мордвинов представил в 1827 г. записку Николаю I, в коей настаивал на полной невиновности евреев и стремился ввести этот тенденциозный процесс в рамки законности. Лишь когда в 1834 г. дело поступило в Государственный совет (а Мордвинов был председателем одного из его департаментов), ему удалось доказать, что «евреи пали жертвою заговора, жертвою омраченных предубеждением и ожесточенных фанатизмом следователей». В результате Государственный совет вынес приговор: «евреев-подсудимых от суда и следствия освободить». Как отмечал литературовед Л.П. Гроссман, Велижское дело выглядело в глазах юного поэта не просто уголовным преступлением: он впервые столкнулся здесь с обвинением целого народа в изуверстве и бесчеловечности. В нем пробудилось чувство высшей справедливости и протест, и это одушевляет его первую трагедию «Испанцы» (1830).
Вот что говорит об участи евреев один из персонажей трагедии, Ноэми:
«Гонимый всеми, всеми презираем,
Наш род скитается по свету: родина,
Спокойствие, жилище наше – все не наше».
В центре трагедии – судьба Фернандо. Несчастный найденыш, он болезненно ощущает свое одиночество:
«…совсем, совсем забытый сирота!..
В великом Божьем мире ни одной
Ты не найдешь души себе родной!..
Питался я не материнской грудью
И не спал на ее коленях…».
Однако когда герой находит семью, его положение становится еще более мучительным: ведь родители у Фернандо – евреи. И важно то, что Лермонтов проявляет здесь симпатию к еврейскому народу, изображая
«Испанец: (сухо) Жидовка умереть одна не может?
Пускай она издохнет!.. И Фернандо,
Как говорят, был сын жида.
Сара: Он сын
По крайней мере человека – ты же камень!».
Развязка трагедии связана с темой человеческого бесправия: осуждением Фернандо на казнь и обрушившимися на его отца несчастьями. Пафос передан во вставленной в пьесу «еврейской мелодии»:
«Плачь, Израиль! о плачь! – твой Солим опустел!..
Начуже в раздолье печально житье;
Но сыны твои взяты не в пышный предел:
В пустынях рассеяно племя твое».
Главный общественный вывод «Испанцев» – христиане не имеют ни малейшего права ненавидеть и презирать евреев, и пропасть, созданная между людьми различием веры, есть не более чем предрассудок. К несчастью, он – неотъемлемая часть человеческой природы, злой и уклонившейся от велений Божества. Показательно, что по трагедии Лермонтова «Испанцы» режиссером Московского еврейского театра С. Михоэлсом был поставлен спектакль, декорации к которому сделал Р. Фальк.
Несомненное влияние оказал на Лермонтова великий Рембрандт, запечатлевший на своих полотнах еврейские темы и образы, близкие к творческим вкусам и художественным исканиям юного поэта. Отмечая схожесть творческого почерка двух мастеров, Л.П. Гроссман вопрошал: «Родственность ли гениев сказалась в этом обращении юного поэта к "рембрандтовскому" художественному иудаизму? Откуда это проникновение в еврейскую психологию, неуловимый еврейский привкус? Откуда это чутье у него самой сущности иудаизма, его мироощущения и откуда это понимание основного духа Библии?».
Очевидно и то, что гуманное отношение к евреям, которому поэт был верен всю жизнь, и внушила ему Библия, и среди наиболее ярких его стихотворений «Плач, плач, Израиля народ!» (1830) и «Ветка Палестины» (1837). А среди его черновых заметок ранней поры есть и такая: «Демон». Сюжет. Во время пленения евреев в Вавилоне (из Библии). Еврейка. Отец слепой. Он в первый раз видит ее спящую. Потом она поет отцу про старину и про близость ангела – как прежде. Еврей возвращается на родину. Ее могила остается на чужбине».
Исследователи отмечают, непосредственное воздействие на юдофильскую позицию Лермонтова драмы Г.Э. Лессинга «Натан Мудрый» (1779). Можно указать на еще один источник: в 1830 г. друг и однокашник поэта по Московскому университету Н.Е. Шеншин перевел отрывок из книги графа Л.-Ф. Сегюра «Histoire de Juifs», который завершался словами: «Народ, рассеянный со времен Адриана по лицу земли, с твердостью сохранял свое имя, свои обычаи, обряды, законы; и даже в странах, где живет угнетенный, еще не потерял надежды чудесного избавления». Несомненно, Лермонтов был знаком с этим переводом.
А какой мощной художественной силой исполнены «еврейские мелодии» поэта, навеянные произведениями Дж. Байрона, – «Я видал иногда, как ночная звезда…» (1830) и «Душа моя мрачна…» (1836)! Между прочим, Лермонтов, с его обостренным интересом к творцу «Корсара» и «Чайльд Гарольда» (по одной из версий, поэты находились даже в дальнем родстве), не мог не знать, что Байрон в своей знаменитой речи в палате лордов 1812 г. выступил ревностным защитником еврейства. И в своем творчестве он неизменно подчеркивал стойкость иудеев в их тяжких несчастиях. Как и у «гонимого миром странника» Байрона, у Лермонтова с его «русскою душою» сквозь поэтическую защиту древнего, обреченного на скитание народа звучат сострадание и тревога за его современную участь.