Прокаженная

Мнишек Гелена

За озером, на дороге, обрамленной высокими стенами спелой пшеницы, он разглядел головы и спины коней, верхнюю часть желтой «американки». В ней сидели двое, темными силуэтами рисовавшиеся на фоне золотой нивы.

Вальдемар весело рассмеялся:

— Еще один, освещенный солнцем!

Ужин проходил в молчании, пан Мачей был апатичен, Вальдемар холоден, Пронтницкий — неспокоен.

Эдмунд никак не рассчитывал застать здесь майората. Еще больше он смешался, увидев, что дамы уехали. При пани Эльзоновской и Люции он чувствовал себя не в пример свободнее.

Еще только войдя в столовую, он заметил, как скованно держатся оба Михоровских, и решил притвориться, будто ничего не замечает. Он начал было с деланной веселостью вспоминать о своей учебе в сельскохозяйственной школе, представляя в лицах соучеников. Заметив, что это производит мало впечатления на обоих Михоровских, стал обращаться главным образом к пану Ксаверию. Понизив голос, он спросил:

— Дамы сегодня не вернутся?

— Наверно, нет, — ответил пан Ксаверий. — Они поехали в Обронное, и там обычно остаются ночевать.

— Жаль.

— О чем вы так жалеете? У вас ведь нет к ним срочных дел?

— Отчего же? Есть, и весьма срочное дело.

— Любопытно узнать, какое? — шутливым тоном поинтересовался пан Ксаверий.

В его голосе Эдмунд ощутил, однако, еще и нотку иронии и подумал: «А с этим сегодня что стряслось?»

— Что же у вас за дела такие? — переспросил пан Ксаверий. Поужинав исключительно плотно, он был в самом добром расположении духа.

Пронтницкий покрутил головой:

— О, этого я никому не могу сказать.

— Вот даже как? Хо-хо! А которой из дам это касается, могу я узнать?

— У меня конфиденциальное дело к моему идеалу, — с загадочной улыбкой сказал Эдмунд.

— А какого же характера дело, могу я спросить, не боясь показаться нескромным?

— Вы чересчур любопытны. Ну, допустимая жажду поведать ей, как скучал без нее, и узреть румянец на ее личике.

Вальдемар, слышавший все, едва превозмог желание вышвырнуть Пронтницкого за дверь. Быть может, его удержал умоляющий взгляд пана Мачея.

— Ах, как вы уверены, что румянец зальет ее щечки! — заметил пан Ксаверий. — А вдруг вам не удастся вызвать румянец на ее нежном личике?

— Вы сомневаетесь? Паненки всегда, словно мухи на мед, летят на нежные словечки, а уж краснеть умеют, когда им вздумается. Особенно к этому Стефа склонна.

Уж я-то знаю…

Тут Эдмунд заметил, что зашел слишком далеко, и умолк.

Но Вальдемар больше не в силах был сдерживаться. Он сломал в пальцах сигару, засыпав табаком скатерть, резко встал, извинился перед паном Мачеем и вышел.

Старый Михоровский, пожелав доброй ночи двум оставшимся, тоже покинул зал. Задетый их поспешным уходом, Пронтницкий враз потерял доброе расположение духа, а старый приживальщик, подавая ему на прощанье руку, подумал: « А не перегнул ли ты палку, хлопчик?»

Вальдемар быстро расхаживал, едва ли не бегал по своему кабинету, пытаясь успокоиться. Через час он велел Яцентию просить к нему Эдмунда.

Майорат сидел за столом со спокойной и равнодушной миной, так что практикант почувствовал себя

свободнее. Подойдя к столу, он поинтересовался:

— Чем могу служить? Вальдемар указал ему на кресло:

— Садитесь. Я хочу с вами поговорить. Молодой человек смешался и молча сел.

— Собственно говоря… — начал Вальдемар. — Собственно говоря, я хочу сообщить вам о решении, которое принял некоторое время назад, и касается оно вас.

— Меня?

— Да. Хочу предложить вам переселиться в Глембовичи. Особой разницы для вас нет, к тому же там у вас будет гораздо больше места для приложения сил…

Голос шляхтича звучал доброжелательно и естественно, но от него веяло ледяным холодом.

Пронтницкого словно громом вдруг поразило. Он ожидал чего угодно, только не предложения уехать в Глембовичи. Не зная, что обо всем этом думать, он пробормотал:

— Почему, пан майорат… так вот вдруг? Я совершенно не готов…

— Какие пустяки… До Глембовичей всего пара миль. Пытаясь защититься, Эдмунд спросил с подобострастием:

— Быть может, вы недовольны моей работой в Слодковцах?

— Ну что вы, ничего подобного. Просто в Глембовичах вы будете больше на месте.

— Но почему? По какой причине?

Теряя терпение, Михоровский сказал:

— Разные бывают причины.

Пронтницкий понял — его попросту не хотели здесь больше видеть. Но почему вдруг? Помолчав, он сказал:

— Пан майорат, если своим сегодняшним выездом я вызвал ваше неудовольствие, — прошу прощения.

Вальдемар поднял голову:

— Почему вы просите прощения, если я не делал вам выговора? Конечно, вы поступили неучтиво, но не в том дело…

— Я же не знал, что пани баронесса сегодня должна выехать, — защищался Пронтницкий.

Майорат недовольно покривил губы. Он терпеть не мог, когда так вот пытались выкрутиться.

— Напротив, вы знали… Я же сказал — дело не в этом. Главное, вы, если можно так выразиться, не гармонируете со Слодковцами, понимаете? Вы не в силах удержаться на должном уровне, пренебрежительно относитесь к устоям и традициям, какие пока что существуют в нашем кругу…

Теперь у Пронтницкого не осталось никаких сомнений — его попросту выпроваживают, не хотят вообще больше иметь с ним дела. Все его далеко идущие планы были решительно пресечены Михоровским. Пронтницкий взглянул на Вальдемара. Тот курил, глядя на мраморную пепельницу с таким видом, словно хотел сказать: «Ну что, ты еще не ушел? Я все сказал».

Эдмунд понимал, что должен уйти, но все еще колебался, не в силах сообразить — ехать ему в Глембовичи или сразу покинуть эти места. В конце концов, его колебания вывели Вальдемара из себя. Он поднялся и протянул практиканту руку:

— Итак, у меня все. Доброй ночи.

Эдмунд вскочил и ответил наигранно развязно:

— Я постараюсь, чтобы вы были мной довольны.

— Спасибо. Нам обоим это пойдет на пользу. Они раскланялись, и Пронтницкий вышел с гордо поднятой головой, но, едва закрыл за собой дверь, понурился и зло пробормотал: